— Понимаю, — произнес Хешай. Потом он надолго замолк — только пламя потрескивало в тишине. Наконец поэт задумчиво потянулся куда-то вниз и поднял недопитую бутылку. Ота смотрел, как он пьет, слышал, как булькает в глотке. Вскоре раздалось:

— И как же ты намерен выйти из положения?

— Освободите андата, — сказал Ота. — Я пришел просить, чтобы вы дали Бессемянному волю.

— Вот так просто?

— Да.

— Не могу.

— А по-моему, можете.

— Я не сказал, что это невозможно. Боги, чего уж проще. Надо было бы только… — Он развел пальцы в жесте освобождения. — Однако мне это не под силу — вот что я хотел сказать. Сожалею, парень. Знаю, с твоей стороны все кажется просто, но это не так. Я поэт Сарайкета, а этого не отменишь, даже если очень устал. Даже если тебя разрывает изнутри. Даже если гибнут дети. Суди сам: если бы тебе пришлось выбирать — спасти город или подержать в руке горящую головню, ты бы потерпел. Если ты, конечно, приличный человек.

— А каким вы будете человеком, если позволите хаю мстить невинным людям?

— Я буду поэтом, — ответил Хешай с печальной улыбкой. — Тебе, молодому, не понять. Я держал эту головню, когда тебя еще на свете не было. И бросить не могу — потому что не могу. Слишком тесно со всем этим повязан. Если остановлюсь хоть на миг, то стану никем и ничем.

— Мне кажется, вы ошибаетесь.

— Да. Да, я вижу, что тебе так кажется, но твое мнение здесь ничего не решает. Хотя ты ведь это предвидел, так?

Оте и до того было тягостно, а теперь будто камень в желудок упал. Он принял позу подтверждения. Поэт наклонился вперед и накрыл его руку своей широкой лапищей.

— Ты ведь знал, что я не соглашусь, — сказал он.

— Я надеялся…

— Но должен был попробовать, — одобрительно закончил Хешай. — Это говорит в твою пользу. Ты должен был попробовать. Не вини себя. Я не нашел в себе сил это прекратить — после стольких-то лет самого живого участия. Выпьешь?

Ота принял бутылку, глотнул и отдал. Вино оказалось крепким, с примесью чего-то еще, что оставляло травяной привкус в гортани. В животе разлилось тепло. Хешай, видя его удивление, рассмеялся.

— Забыл предупредить. Вино непростое — к телячьим потрохам его не подают, но мне нравится. Оно меня усыпляет. А почему — прости за нескромный вопрос — наш общий знакомый решил, что ты пойдешь для него на убийство?

Слово за слово, Ота рассказал ему свою историю — свою тайну и Вилсинову, кто сбросил на Лиат черепицу и почему Маати обречен на страдания. Хешай внимательно слушал, время от времени кивая и задавая вопросы для пояснений. Когда всплыла тайна происхождения Оты, поэт только округлил глаза, но ни словом не отозвался. Он дважды протягивал бутылку, и Ота пил с ним вместе. Удивительно было облекать все в слова, слышать из собственных уст еще только наполовину обдуманные мысли, историю его судьбы, чужих судеб, рассказ о справедливости и предательстве, верности и переменах, которые море творит с человеком. Вино, страх, боль и тяжесть в груди Оты превратили старика поэта в его поверенного, исповедника, друга — пусть на один миг.

Ночная свеча прогорела почти до половины, когда Ота подытожил признание — свои мысли и промахи, тайны и неудачи. Об одном он пока не был готов упомянуть — о корабле, где на последнее серебро заказал два места, чтобы отплыть на юг перед рассветом. О маленьком кораблике с Запада, решившемся на зимний торговый рейд в край, где море не покрывается льдом. О корабле для убийцы в бегах и его подручного. Эту тайну он придержал.