– Это снотворное?

Та берет баночку и изучает этикетку.

– Да, эзопиклон, – и возвращает ее Джоди, не особо задумываясь – она все еще увлечена общим разговором.

На выходе из библиотеки Джоди пытается понять, как у Тодда оказалось снотворное, выписанное Наташе Ковакс. Она сама Наташу не видела уже несколько лет, и, насколько ей известно, Тодд тоже. На прошлой неделе он ужинал с Дином, но непонятно, как это может быть взаимосвязано. Разве что Наташа тоже пришла. Но он бы сказал.

По дороге домой Джоди вспоминает Наташу-подростка – такую, какой она была во время их последней встречи – крупную нахальную девчонку. У нее наблюдались некоторые проявления мании, наверное, потому и прописали снотворное. К тому же, она сейчас в университете учится. Джоди прекрасно помнит, какой это стресс. С одной стороны, нужно заниматься и получать хорошие оценки, а с другой – столько всего интересного. Допоздна сидишь с друзьями, слишком много пьешь – кофе, алкоголя, принимаешь веселящие таблетки и в итоге оказываешься напряжен настолько, что уже не уснуть. Только припарковавшись, она вспоминает про Дина, о том, что он звонил, и что она перезвонила, и что теперь снова его очередь. Дома она прослушивает автоответчик, но новых сообщений нет.

Развернув картину, Джоди ставит ее на камин. Золоченая рама подчеркнула золото в перьях павлинов, которого она изначально не заметила. Женщина в пышном убранстве красива, но сегодня кажется, что ее томит какая-то тоска или даже отчаяние. Складывается ощущение, будто в этом прекрасном саду она в заточении или плену. Может быть, рама слишком вычурная, слишком яркая для такой миниатюрной изящной картины и уязвимой девушки.

Джоди знает, что осознание бывает подобно ослепляющей вспышке – она наблюдала такое на клиентах, но у нее самой это происходит иначе. Долго, потихонечку. Можно даже сказать, что началось это параллельно с депрессией Тодда, когда все изменилось в худшую сторону, потом, опять же, эта депрессия так внезапно прошла, словно он вдруг нашел новый смысл в жизни. Это случилось весной или в начале лета, и Джоди радовалась, что он снова стал таким же, как раньше, хотя и довольно надолго впадал в задумчивость. Но теперь события набирают обороты, несутся вперед с такой скоростью, от которой становится тошно, и она понимает, о чем хотел поговорить Дин.

Джоди переодевается в простое черное платье. Стоя перед зеркалом на шкафу, она с удивлением обнаруживает, что выглядит прекрасно. Лицо бледное, но у нее от природы светлая кожа. Люди, бывает, волнуются, рекомендуют сходить к врачу. Время от времени она пользуется румянами, чтобы придать щекам хоть немного цвета, но на контрасте с ее молочно-белой кожей это выглядит вульгарно, так что делает она это не часто.

Она перекладывает кошелек с ключами в клатч, и тут звонит телефон. Джоди смотрит на экран. Прямо сейчас она с Дином разговаривать не может. Ей пора в ресторан. Она и так уже опаздывает, Элисон ждет. С Дином можно будет поговорить потом, решает она, но все равно берет телефон в прихожей и кладет на столик, надевает пальто, и на шестом звонке, непонятно почему, все же берет трубку.

– Дин, – говорит она. – Ты так настойчиво звонишь.

Элисон – коренастая розовощекая блондинка с голубыми глазами навыкате. Она практически ровесница Джоди – самый расцвет уже позади – и считает это достойной причиной носить каблуки чуть повыше, а декольте, наоборот, чуть пониже. Она дважды была замужем и разводилась, теперь же предпочла независимость, а к своим коротким бракам относится лишь как к нарушениям привычного жизненного ритма, временным, но неизбежным явлениям, за которые она не отвечает, как к плохой погоде, внезапному шквалу на обычно спокойном море.