Они переходят через велосипедную дорожку и на тянущейся вдоль берега полосе травы отпускают собаку. Для утра рабочего дня народу на озере довольно много. Люди вышли насладиться осенним солнцем, словно чтобы запастись им на предстоящую зиму. Джоди становится лицом к городу, за спиной у нее сверкающий фон из воды и неба. Тодд замечает собственное отражение в стеклах ее очков, ссутулившегося, с блестящими ручейками на щеках. Он не видит ее глаз, но чувствует, что настроение у Джоди изменилось, что она каким-то образом все поняла.

– Прости, – говорит он.

Прижав Джоди к себе, Тодд утыкается в ее макушку и начинает рыдать. Она не сопротивляется, наоборот, расслабляется в его объятиях. Они делят вместе этот момент убийственного горя, тепло прижимаясь друг к другу грудью, сердца бьются в унисон, слившись в единое целое в лучах утреннего солнца. И только когда объятия размыкаются, у нее меняется поза, Джоди поворачивается в четверть оборота и снимает очки, и Тодд понимает, что ошибся. Глаза у нее сухие, она нахмурилась, смотрит недовольно и с подозрением.

– В чем дело? – спрашивает она. – Что ты хотел мне сказать?

Тодд уже жалеет, что ввязался во все это. Лучше было бы оставить ей записку, коротенькую и с открытой концовкой, чтобы Джоди было проще смириться с новым порядком вещей. К чему конфронтация, если избежать ее было бы гуманнее по отношению к ним обоим? Объяснения лицом к лицу – это слишком жестоко, это как окончательная точка. Разговаривать, воздвигая из слов стену, вовсе не обязательно. Слова – это все равно что инструменты, их легко превратить в оружие, обрубив все концы, тогда как в этом, может, и нет необходимости. А жизнь – не слова. Люди постоянно испытывают двойственные чувства, их несет переменчивый и капризный ветер.

– Я думал, ты знаешь, – говорит Тодд. – Думал, что ты говорила с Дином.

Лицо у нее не меняется. Взгляд пристальный и суровый. И Тодд как будто бы съеживается, ссыхается.

– Не надо, – продолжает он. – Не усложняй еще больше. Я этого не планировал. Судьба так повернулась. Не все, что происходит в жизни, зависит от нас. Тебе-то это известно , – он чувствует себя полным уродом. Джоди ни слова не сказала, а он уже места себе не находит. Тодд отворачивается и смотрит на пару мужчин, играющих на траве в летающую тарелку.

– Так что именно ты хотел сказать? – спрашивает она.

– Слушай. Прости. Я сегодня вечером домой не вернусь.

– В каком смысле? А куда ты пойдешь?

– Я переезжаю, – говорит он. – Ты что, правда не знала?

– Переезжаешь? Куда?

– Ты наверняка помнишь Наташу Ковакс, – это скорее утверждение, чем вопрос. – Но дело не в том, что я тебя не люблю.

За этим, к удивлению их обоих, следует громкая публичная ссора. А ведь им столько лет удавалось удерживать свои различия в рамках. Но хуже всего то, что ссора разворачивается вокруг незначительных моментов. Как и предчувствовал Тодд, Джоди зацикливается на том, когда именно он это ей преподнес.

– Ну хорошо, что сказал, – язвит она.