И он теперь выглядит некрасиво. Бессердечным. Хладнокровным. Но теперь уже дело сделано, может, оно и к лучшему, поскольку Тодд действительно хочет, чтобы Джоди съехала. Наташа спрашивает об этом ежедневно, а также о том, что он будет делать, если она не уйдет добровольно. Меньше всего ему нужна какая-нибудь ужасная сцена. Например, Джоди запрется, судебный исполнитель выломает дверь, выставит ее из дома. Она его никогда не простит.
Возможно, ей просто нужно какое-то время, чтобы привыкнуть. Уж как минимум Джоди практична. Дать ей неделю-другую, и она снимет себе уютную квартирку, обустроится и будет там как дома. Не в центре, конечно, с учетом ее дохода. Придется переехать в пригород, в Скоки или Иванстон, по крайней мере, пока не нарастит практику и не начнет принимать клиентов с утра до вечера. Более серьезное отношение к работе пойдет ей на пользу, да и более серьезное отношение к самой себе . Может, она даже найдет себе настоящее место, начнет применять свое образование на деле. В деловом мире она бы преуспела и зарабатывала бы хорошо.
Что бы из всего этого ни вышло, Тодд надеется, что Джоди будет позволять ему навещать ее, может, даже, из этого что-то выйдет. Иногда, если дать себе волю, он по ней ужасно скучает, по ее готовке, по здравомыслию, по легкости и комфорту их совместной жизни. Может, ностальгия связана со временем года. Осень бывает очень красивой, но и мрачной – эти длинные тени, порывистый ветер, летящие листья, надвигающиеся морозы. Наташу критиковать он не хочет, но сейчас дома совсем не так, как раньше, и бардак – меньшая из проблем. Кажется, что хаос – ее стихия: то соседи приведут ребенка, то кто-то придет на ужин, телик орет, даже когда она занимается. А когда появится малыш, будет только хуже.
Тодд включил в машине обогреватель, направив поток воздуха на лобовое стекло, чтобы не потело, по радио идет выпуск новостей. Голос у диктора богатый и вкрадчивый и успокаивает в противовес тексту – о случившихся за день бедах. Лишь немногим больше пяти, а темнеет уже стремительно. Если живешь в пригороде, короткий световой день дается труднее, это в городе собственный свет, яркий мираж всех цветов радуги. Из космоса он, наверное, похож на сияющий купол, силовое поле громадного города, где живет Тодд. Он всю свою жизнь ездит по этим улицам и знает каждый метр асфальта, каждый перекресток города. В молодости он любил воображать, что все это принадлежит ему, весь город – улицы, здания, электростанции, водоочистные сооружения, даже канализация – вся инфраструктура. И даже сейчас, когда он идет по улице или входит в «Блэки» или «Краун Плаза», Тодд чувствует себя хозяином.
А как он любит ездить на машине, слушая музыку и осматривая районы, наблюдая за уличной жизнью. В своей тачке ты все равно что и в собственном мире, и в большом одновременно. Еще Тодду нравится по пути что-нибудь жевать, обычно в бардачке у него лежат лакричные полоски или соленый арахис. Он вынужден признать, что не сильно отличается от отца, который любил зарыться в подвале с бутылкой и приемником. Сидишь на своем троне, как петух на жердочке (у старика это было разваливающееся кресло «Лей-Зи-Бой»), и чувствуешь себя пупом земли, как король, блин. Иногда, сидя в машине, Тодд даже ощущает себя так же, как его отец, начинает его понимать. Например, как он кивал сам себе, едва заметно и без повода. Тодд тоже так иногда делает – кивает воздушным потокам, приливам и отливам в потоке машин.
19. Она
Джоди сидит в офисе Барбары Фелпс, бакалавра искусств и права, адвоката, рекомендованного ее подругой Элен. Барбара – миниатюрная старушка, ей, наверное, уже хорошо за семьдесят, крашенные хной волосы, нарисованные карандашом брови, тоненькие запястья. Старомодный костюм мешком висит на ее тщедушном тельце, но спина идеально прямая. Элен сказала, что Барбара получила диплом, когда подобный уровень образования для женщин был еще редкостью, и всю свою профессиональную жизнь посвятила тому, чтобы обращать несчастных и зависимых жен в свободных бывших жен – этакий союз процветающих разведенных женщин. |