Тодд поднимается, чувствуя себя, словно призрак, вдыхает, набирая воздух в живот, делает круг по комнате, возвращается за стол, звонит Наташе.

У них сейчас трудное время, и Тодд готов допустить, что виноват в этом только он сам. Ему надо бы расслабиться и проявить дальновидность. Он ведь сейчас совсем не думает о сыне. Разумеется, ребенок всегда тут, в виде растущего живота и вспыльчивости Наташи, но надо не забывать о нем и как о личности, неповторимом человеке с пальчиками на руках и ногах и дарованным богом (хоть и крошечным) стручком, Тодд собственными глазами видел его на зернистом завихряющемся черно-белом УЗИ. Его бы устроила и дочь – сейчас не время капризничать, – но у него именно сын, и в этом сыне все его будущее, движение вперед, парадокс, и его рождение положит конец ссорам и суматохе. Когда его сын появится, он поставит всех на колени.

И когда надо будет заботиться о ребенке, Наташа станет другой. Переключится с него на беспомощного младенца. Тодд ждет этого момента с нетерпением, а пока он как минимум должен стараться быть снисходительнее и сговорчивее, потому что, по сути, она же с собой не может ничего поделать. Ведь она сейчас как бушующее море гормонов, все ее инстинкты обострились, Наташа сражается за лучшее гнездо и эксклюзивные права на самца. Возможно, у нее просто период временного умопомешательства, и Тодд абсолютно не хочет ей перечить и мешать, ведь они преследуют общие цели. Он рано решил отстаивать свое право на свободу – теперь Тодд это понял. Что он должен сделать, так это объясниться ей в любви и попросить вернуться домой.

25. Она

Искать покупателей в Сети оказывается проще, чем она думала. Торговля подобными вещами там процветает; народ буквально в очередь выстраивается, чтобы встретиться с Джоди в Институте Искусств или «Кристал Гарденз» и отсчитать банкноты за ее товар. Когда она идет на сделку, дом приходится оставлять без присмотра, но выбора нет, и, как выясняется, эти выходы Джоди очень радуют – ледяной ветер, от которого слезятся глаза, запах пищи, стоящий возле кухонь ресторанов, толпа людей, снующих в общественных местах, – ведь она изголодалась по всякого рода ощущениям.

Поначалу возникала проблема с вопросом подлинности. Отвечая на объявления, ей писали нечто вроде: «Кольцо мне нравится, но где гарантия, что оно настоящее?», «А вдруг это не оригинал?», «А если возникнут какие сложности? Вы дадите свой номер телефона?». Но, оказывается, не всем есть до этого дело. Может, они сами ювелиры, дилеры или какие-нибудь эксперты. Джоди не знает, потому что не задает вопросов.

Давать адрес электронной почты, встречаться с покупателями лично – это неизбежный риск, и чтобы его нивелировать, она надевает старую куртку и шерстяную шапку Тодда. Такая полумаскировка служит последним штрихом в ощущении киношности происходящего. Замешкавшись возле Магритта на третьем этаже в крыле современного искусства, она высматривает мужчину с усами шеврон, либо сидит на скамейке у высоких фонтанов и ждет женщину в красных кожаных перчатках, и ей кажется, что она играет какую-то роль, участвует в театральной постановке. Эта игра отвлекает внимание. Джоди просто нужны деньги; не обязательно думать, на что они пойдут. Вернувшись домой, она кладет их в растущую, к ее радости, кучу, хранящуюся в черном кожаном чемодане от Луи Виттона, который она подарила Тодду и которым он никогда не пользовался.

Джоди думает, что Элисон попросит залог, но в итоге отдает ей всю сумму сразу. Потому что Элисон так захотела, а она на данный момент ее лучшая подруга. В любом случае, эти деньги ничего не значат. Они тоже все равно что театральный реквизит, бумажки из «Монополии». О проданных вещах Джоди даже не думает. Они как-то утратили для нее свою притягательность, она перестала интересоваться ими кроме как их покупательной силой.