Изменить размер шрифта - +
И теперь имеет то, что имеет. Ранегунда поморщилась и раздраженно дернула головой. Надо гнать от себя эти лишние, бесполезные мысли. Брат Эрхбог тоже считает такие раздумья никчемными и велит усерднее молиться, когда те начинают о себе заявлять.

Уже почти стемнело, когда Ранегунда опять приблизилась к комнате, где лежал незнакомец. Если бы состояние того не было столь безнадежным, она ни за что не отважилась бы навещать его в одиночку. Брат Эрхбог, похоже, уже тут побывал: он каждый день молится у постели несчастного, хотя его бдения мало чему помогают. Так же как и пергаментный свиток с «Отче наш», положенный под подушку страдальца. Сознавая тщетность и своего очередного усилия, Ранегунда внесла в комнату поднос с хлебом и чашкой бульона. Все это, к сожалению, отправится обратно на кухню, ведь до сих пор незнакомец так и не проглотил ничего.

— Чужеземец? — окликнула она от дверей, не ожидая ответа.

— Да? — последовал отклик.

Она чуть было не уронила поднос. Вот уже во второй раз слуха ее коснулся звук ею голоса — тихий и мелодичный.

— Вы очнулись?

— Пожалуй.

Она все стояла, не в силах переступить через полосу красного света, проникавшего в комнату от тлевшей в коридоре жаровни.

— Вы можете разговаривать?

В его голосе — очень слабом, но совершенно отчетливом — мелькнули смешливые нотки.

— Очевидно могу.

Ранегунда, хорошо понимавшая, что ей следует незамедлительно кликнуть служанку, к вящему своему изумлению, закрыла за собой дверь и заморгала, пытаясь приспособить глаза к мгновенно воцарившемуся в помещении мраку.

— Вы очнулись? В столь позднее время?

— Похоже. — На этот раз его голос прозвучал несколько громче и уже вовсе не походил на стенание погибающего в песках человека. — Сейчас и впрямь поздно?

— Да. — Ранегунда, оправившаяся от неожиданности, храбро шагнула вперед. — Видите, в окнах темно.

— Да, — сказал он. — Так и должно быть. Тьма прибавляет мне сил.

Его слова, вроде бы мало что значащие, ввергли ее в легкий озноб.

— Я принесла вам еду, — пробормотала она в замешательстве, не решаясь присесть на кровать, хотя прежде проделывала это без каких-либо колебаний.

Он не замедлил с ответом:

— Благодарю. Это очень любезно. — Его саксонский был правильным, но в нем все же проскальзывал едва уловимый и весьма странный акцент.

— Я принесла вам хлеб и бульон, — буркнула Ранегунда, сердясь на себя за внезапную робость. — Так что вы сможете подкрепиться.

— Ах!

В его восклицании слышалось явное разочарование и еще нечто, чему у нее не нашлось бы определения, даже если бы ей вдруг вздумалось его поискать.

— В чем дело? — опешив, спросила она. — Быть может, вам хочется чего-то другого?

В глазах незнакомца промелькнула усмешка.

— Боюсь, именно так.

Он произнес это словно бы для себя, но продолжал пронизывать ее взглядом, и Ранегунда снова смешалась.

— Надо бы посмотреть… да я и так знаю, — забубнила скороговоркой она. — У поваров всегда что-то есть. Баранина, например… ее еще много осталось… Я заглядывала в котел. В корзинах полно репы, лука, салата. Также имеется солонина… И только что выпотрошили гуся. Могу приказать отловить для вас кролика, или утку, если это…

— Нет, — спокойно сказал он. — Но я вам очень признателен.

— У нас есть пиво, — продолжала поспешно она, словно скорость речи могла решить дело. — Есть еще мед… и обычный, и забродивший… и немного вина.

Быстрый переход