— Боюсь, что нет, если только не найдут тело, что в высшей степени маловероятно, — сказал викарий. — В конце концов, вполне возможно, что никого вовсе и не убивали. Простите, но я думаю, что вы позволили воображению завести вас слишком далеко. Вспомните, вы ничего не видели, кроме куска веревки. Если бы вы действительно видели этого человека мертвым или хотя бы раненым — ну, тогда это совсем другая история.

— Я слышала, как мой дядя ему угрожал, — настаивала Мэри. — Разве этого недостаточно?

— Дитя мое, люди угрожают друг другу каждый божий день, но за это не вешают. Теперь слушайте меня. Я ваш друг, и вы можете мне доверять. Если вы когда-нибудь будете хоть чем-нибудь обеспокоены или расстроены, я хочу, чтобы вы пришли и рассказали мне об этом. Судя по вашему сегодняшнему поступку, вы не боитесь ходьбы, а до Олтернана всего несколько миль по большой дороге. Если вы придете и не застанете меня дома, здесь будет Ханна, и она о вас позаботится. Ну как, договорились?

— Я вам очень благодарна.

— А теперь надевайте чулки и туфли, а я пока пойду в конюшню за двуколкой. Я хочу отвезти вас обратно в трактир «Ямайка».

Мысль о возвращении была ненавистна Мэри, но с этим пришлось смириться. Главное — не сравнивать мысленно эту мирную комнату, мягко освещенную свечами, с ее теплым очагом и глубоким креслом и холодные, мрачные коридоры трактира «Ямайка», не вспоминать свою крохотную каморку над входом. Надо помнить только об одном: она сможет вернуться сюда, когда захочет.

Ночь была ясная; темные вечерние тучи ушли, и небо сверкало звездами. Мэри сидела рядом с Фрэнсисом Дейви на высоких козлах двуколки, закутанная в пальто с бархатным воротником. Лошадь была не та, на которой викарий ехал верхом, когда она встретилась с ним на пустоши; на этот раз запрягли крупного серого коренастого рысака, который, застоявшись в конюшне, мчался как ветер. Это была странная, захватывающая дух езда. Ветер дул Мэри в лицо, жаля глаза. Подъем от Олтернана сначала был медленным, из-за крутизны холма, но как только они оказались на большой дороге, лицом к Бодмину, викарий погнал рысака; тот только прижал уши и помчался галопом, как безумный.

Копыта грохотали по твердой белой дороге, поднимая облако пыли, и Мэри невольно прижалась к своему спутнику. Он не делал попыток придержать лошадь, и, взглянув на викария, Мэри увидела, что он улыбается.

— Давай, — сказал он коню, — давай, ты ведь можешь еще быстрее. — Голос его при этом был тих и взволнован, будто викарий говорил сам с собой. Это казалось неестественным и слегка пугающим, и Мэри почувствовала некоторое замешательство, как будто ее спутник ушел куда-то в другой мир и забыл о ее существовании.

Сидя на козлах, девушка впервые могла рассмотреть его в профиль и увидела, как ясно очерчены черты его лица, как рельефно выступает тонкий нос; прихоть природы, создавшей этого человека альбиносом, сделала его еще и непохожим ни на кого из тех, кого Мэри когда-либо видела до сих пор.

Викарий напоминал птицу. Скрючившись на козлах, в черном плаще с капюшоном, развевающемся на ветру, он казался крылатым. Какого он возраста, девушка вообще не могла понять. Потом он улыбнулся ей и снова стал человеческим существом.

— Я люблю эти пустоши, — сказал викарий. — Конечно, ваше первое знакомство с ними было скверным, так что вы не можете меня понять. Если бы вы знали их так же хорошо, как знаю я, и видели их в разных состояниях, зимой и летом, вы бы их тоже полюбили. Они обладают очарованием, как ни одна другая часть страны. Эти пустоши существуют с незапамятных времен. Иногда я думаю, что они — пережиток другой эпохи. Первыми, мне кажется, были созданы пустоши; потом появились леса, и долины, и море.