– Идут! Солдаты идут!

Он хватал воздух широко открытым ртом.

– Откуда?

– Через Парью.

Он опустился. на землю. Примерно за пятьдесят тысяч дней до этого майора Расури, через пять суток возглавившего прославленную «атаку перуанских гусаров», чуть не лягнул конь, испугавшийся яркой бабочки.

– Пресвятая дева, помоги!

– Пробил наш час!

– Надо что-то делать…

– Перебьют нас как собак!

– Почему это перебьют? Солдаты защищать нас должны, а не убивать.

– Где выборный? – спросил Фортунато.

Люди бестолково метались по площади, и ему невольно представились мухи, одуревшие от яркого света.

– Мы не мухи, – громко сказал он.

– Ты что, Фортунато?

Теодоро Сантьяго завел свое:

– Все за грехи! Почему алтарь не доделали? На пакости денег хватало, а богу – шиш? Бога забыли! Грешники вы, распутники нечестивцы!

– Заткнись!

– Бесстыдники, бога не боитесь! На колени!

– Да заткнись ты! – заорал Фортунато, хватая дона Теодоро за черные лацканы, на которых еще не просохли слезы его жены. – Тише! Не кричать надо, а бороться. Сегодня нам жизнь или смерть. Берите палки, камни, что есть под рукой! Жизнь или смерть, будем драться до конца, ясно?

Восемьдесят темных от работы рук схватили по камню. Склоняясь к земле, люди увидели, что к ним бежит выборный.

– Откуда идут? – кричал он.

– С трех сторон, – задыхаясь, сказал низкорослый Матео Гальо, – через Парью, через Пакойян и по шоссе.

От помещичьих земель двигались рысью триста всадников под началом Мануэля Искариота Каррансы. Примерно за пятьдесят тысяч дней до этого по той же дороге двигалась наша кавалерия под началом генерала Некочеа.

– Всех нас перебьют! – застонала женщина.

– Не бойтесь, друзья! – сказал Ривера. – Ничего с вами не случится. В Вилья-де-Паско Адан Понсе встал Против войск. И что же он, умер? В кафе не ходит? Я сам вчера видел – сидит, пьет бульон. Ничего не случится. Все будет в порядке!

Вдруг он замолчал. У Пуэрты-де-Сан-Андрес показались багровые морды солдат. Примерно за пятьдесят тысяч дней – и за пять дней до того, как его полк основал в этой пампе Республику Перу, – генерал Кордова вошел в селенье, там, где входили сейчас войска. Метрах в трехстах от площади они прицелились в жителей, а те глядели как завороженные на мерное их движенье. Дону Матео Гальо (которого вскоре после этого упаковали, словно мумию) показалось, что дула огромные, больше, чем у пушек на параде в годовщину Хунинской битвы. Костлявый и веснушчатый лейтенант, страдая от здешней высоты, выступил вперед. Ривера встал перед ним.

– В чем дело, сеньоры? – спросил он тонким голосом и сильно побледнел.

– А вы кто такой?

– Я выборный правительства, сеньор лейтенант. И я хотел бы знать…

Голос отказал ему. Лейтенант брезгливо на него глядел, За три года службы он убедился, что при виде военной формы хрипнут и храбрецы. Ривера маялся, тщетно отыскивая куда-то ускользнувшие слова. Он хотел объяснить офицеру, что они здесь на своей земле; что, если он даст им время, они предъявят бумаги, выданные им, когда и прадед офицера не родился; что в этой холодной степи сама жизнь – истинный подвиг; что тут не растет трава; что солнце светит не больше часу и мешок семян дает всего мешков пять картошки; что хлеба они почти не видят и лишь в хорошие годы покупают детям самые дешевые галеты; что они… Но заговорил не он, а Фортунато.