— Вы уверены, что полностью? Дмитрий Павлович! Вам не кажется, что какой-то собственный изъян, по слабости нашей веры, мы распространяем на силу высшую?

— Может быть.

— Вэлос твердит, что смертоносную энергию свою ощутил (или получил) в детстве на рассвете в Никольском лесу. Вы должны вспомнить, Дмитрий Павлович, и освободить себя и его.

— Ну, уж если фрейдист с психоанализом не смог…

— А мы попробуем любовью. «Там увидим, что прочней». Ваша жена, Дмитрий Павлович, ждет ребенка.

Из прохладных парящих сфер он сбросил меня прямиком в замкнутое пространство, где промышляют по высшему разряду, где душные драпри, стелется табачный дым и огонь играет в немецких стеклах (доктор не снял очки, поскольку обработать Кирилла Мефодьевича не в его власти, они из разных ведомств). Я молчал, а тот диалог у камина продолжался. «А что? Они боялись предсказания, а ребенка-то хотели, отказать я не мог». — «Наверное, она хотела ребенка от своего мужа». — «В какой-то точке (тут он, конечно, усмехнулся) мы с Митюшей для нее совпадаем». — «В какой точке?» — «Вы бы сказали: в падшей. На уровне плоти, земли, смертной страсти». — «Пусть так. Однако ваше ужасное единство с другом подорвано — она добровольно и свободно (как вы любите говорить) ушла от вас». — «Ну это мы еще поглядим, Митька ее не примет».

— Не… приму, — сказал я с усилием.

— Опять исполняете не свою волю?

— Свою.

Мне не хотелось спорить, доказывать. Все как-то померкло, помертвело, солнце померкло. Что такое ад? Каждому свое. Собачья цепь и танталовы муки при невыносимой жажде дотянуться до ключа запечатленного. Кровь на колымском снегу и в камере Орловского централа. Комната Верховного суда и высшая мера, которая исполняется каждый день, каждую ночь семь лет («не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз»), которая исполняется сорок седьмой год — всю сознательную жизнь отца. Тут же и моя мерка, небольшая, но… А если этот земной ряд (ад) перевести в вечность?

— В вечность без любви, — сказал я нечаянно вслух. Старик что-то отвечал, я не слушал, лишь последние слова дошли до сознания (кажется, из Матфея):

— «Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи». В своем неоконченном романе, Дмитрий Павлович, вы ведь обращались к Апокалипсису?

— Да. К тайне всадника на белом коне.

Глава двадцатая:

КОНИ ИОАННА

«Тайна первого всадника на белом коне — начало и конец нашей цивилизации. Начало: единственное мгновенье! — Бог и сатана пришли на землю во плоти. Таинственный Жених и подставное лицо — премудрый змий, дух пустыни (пустота, жаждущая воплотиться?). Результаты воплощений — социальные и философские пиры на тронах и трибунах, трибуналы, кабинеты, подполья подсознания, международные банки, колымские просторы… Прием известный, даже банальный, интересно другое: догадываются ли подставные лица, что пропускают через себя сатану?

Впрочем, меня интересует всадник на белом коне (да к каждой строчке, к каждой мысли припутывается пустынный дух! Неужто они нераздельны для меня и нет спасения? Господи, помоги!). Итак, начало. Иоанн Богослов, страшные символы нашей цивилизации: четыре всадника, четыре царственных коня, лук, меч, мера и смерть.

Первый всадник на белом коне. Он пришел в венце, с луком в руках, „победоносный и чтобы победить“. Победил ли он? Тайна в суете двух тысячелетий, в драгоценном размере библейского стиха: и в потаенной иерусалимской горнице двенадцать избранных были с Ним, „и сатана вошел в одного из них“ (догадывался ли он? мешочек с деньгами, раскаяние и позор по пятницам), и сатана вошел в одного из них, и бесценный венец превратился в терновый, и милосердные руки выронили лук.