Генриха нашел в его комнате.

Тот сидел на стуле перед завешенным простыней портретом. Бросил равнодушный взгляд на остановившегося в дверях шеара:

— Пришел убить меня?

— А это поможет? — спросил Тьен хрипло. — Вернет Софи?

Лэйд не ответил. Сжал губы и уставился прямо перед собой на белеющий на стене прямоугольник.

Зачем он закрыл портрет?

Стыдился, обдумывая жестокую месть, смотреть в ясные очи своей сильфиды?

Вряд ли. Он же полагал это справедливой карой…

Чтобы узнать ответ, пришлось сорвать с картины ткань.

Нарисованный мальчик, сидевший на коленях у матери, больше не улыбался: лицо его было изрезано в клочья.

Наверное, Генрих сделал это сразу же после Итериана: сорвал зло на картине. Нужно было хоть как-то, он же сдерживался изо всех сил, и во дворце, и несколько дней после…

Злая ирония судьбы: камень-оберег, который Тьен сам же и сделал для Лэйда, уберег человека от магии огня. А Тьен даже не подумал проверить, действительно ли тот забыл все. Провел его в столичный особняк, чтобы Генрих смог вместе с вещами забрать оттуда яд…

Яд сорока змей смешанный с соком аконита.

Получается, он никогда не доверял ему до конца. Тьен был уверен, что флакон, который отдал ему когда-то Лэйд, единственный, а тот припрятал еще. На черный день, как говорят люди… Черный день…

— Ты убил мою Аллей, — не дождавшись обвинений, Генрих начал обвинять сам. — Отнял у меня все, что я имел. Даже больше… Она хотела остаться со мной. Все эти годы я думал, что она вернулась бы к Холгеру при первой возможности, а она хотела остаться со мной!

Человек вскочил со стула, размахивал руками, брызгал слюной…

Даже после всего горько было видеть его таким. И горько было осознавать, что того Генриха, которого он знал, вернее, думал, что знает, не существовало. Он умер во время пожара вместе со своей сильфидой. Не стоило Холгеру вытаскивать его из могилы…

— Убийца! Ты убил собственную мать, и лицемерно продолжал называть меня отцом. Отцом! Меня! Тогда как мой настоящий сын умер не родившись! Ты убил и его тоже!

— Ее, — тихо поправил шеар. — Мама ждала девочку.

Лэйд продолжал сыпать обвинениями и не слышал его. А если бы и услышал, вряд ли понял бы все отчаяние, что скрывалось за этими словами.

Но все же Тьен был виноват перед ним.

Девяти лет не хватило, чтобы разглядеть под маской неизменной доброжелательности день за днем убивавший душу Генриха недуг. Ни на миг не пришло в голову, что ненормально столько времени жить памятью и болью, неослабевающей жаждой возмездия. Может быть, удалось бы исцелить его, и тогда, узнав всю правду, он, пусть и не простил бы, но не стал бы мстить. Или не стал бы мстить так…

Сам Тьен о мести не думал.

У него не было к Лэйду ни ненависти, ни даже злости. Сочувствия теперь, впрочем, тоже.

Ничего.

Человек на изуродованной картине — его отец. Человек в комнате просто похож на него.

Безумец, свихнувшийся то ли от горя, то ли от жалости к самому себе.

Но безумец опасный. Он убил однажды и убедился, что это не страшно…

Конечно же, яд нужно было проверить. Клер говорила, что они купили пирожки. Добрый дедушка Генрих дал бродяге денег и свой пирожок. Планировал заранее? Просто носил яд с собой, а идея испытать его пришла спонтанно?

Кому сейчас это интересно?

Тьен дождался, когда Генрих устанет впустую сотрясать воздух, и подошел.

— Убьешь меня? — насторожился при его приближении человек.

В первый раз он задал этот вопрос с таким безразличием, что можно было подумать, будто осуществив долгожданную месть, он утратил интерес к жизни, но теперь было видно, что смерть его все же пугает.