— Что она такое, эта любовь? — вопрошала Лена темноту, и сама же отвечала: — Благодарность? Да, наверное. Благодарна ли я Борису? Конечно. Тут и говорить не о чем. Что еще? Грусть, когда человека нет рядом? Пожалуй. Мы не видим друг друга только по ночам — и мне уже как-то неспокойно, какая-то тревога в душе. Смешно, если подумать. Но надо ли думать, когда речь идет о чувствах?..

Она замолкала, снова залезала с головой под одеяло и лежала тихо-тихо, надеясь услышать, как в соседней комнате храпит Борис.

Но Борис Андреевич не храпел. Он тоже плохо спал ночами. То и дело просыпался и лежал, уставившись в потолок. Борис хмурил широкий, массивный лоб сталкера, иногда теребил заусенец или сосредоточенно массировал челюсть.

— Дожили, блин. Взрослый мужик, а не могу понять, что за хрень в душе творится, — ворчал Молот. — Мало я с Женькой намучился? Мало я из-за нее ночей без сна провалялся? Еще захотелось?! Ленка... Она ж девчонка еще. Я ее во-от такой крохой помню. Это ж какое-то... Растление малолетних выйдет, тьфу. Хотя... Почему сразу «малолетних»? — поправил сам себя Борис Андреевич. — Ленке, как ни крути, семнадцать. Не ребенок уж точно. Она с Гришей наверняка уже... Хотя бы раз... Эх, ладно, — титаническим усилием воли сталкер заставил себя успокоиться и выбросил из головы все лишние мысли. — Спать надо. А с этим потом разберусь. Успеется.

И он уснул. Сказалась усталость, накопившаяся за сутки. А вот Лена так и не смогла спрятаться в объятиях Морфея, до самого утра ворочаясь на жесткой циновке.

— Надо что-то делать, — решила девушка, промучившись без сна третью ночь подряд. — Была — не была. Спрошу совета у Данзана.

Заодно Лена решила уточнить ряд вопросов, накопившихся у нее за последние дни. Возможность побеседовать представилась этим же утром. Проснувшись раньше мужчин, Рысева вошла на кухню, и обнаружила, что Данзан уже проснулся. Он облачался в замысловатую одежду, состоящую из нескольких кусков оранжевой ткани.

«А ведь скоро и мне придется вырядиться в это, — подумала Лена, печально оглядев брюки и тельняшку, сильно износившиеся за последние дни. — Как оно называется? Сангха, что ли. Другой одежды тут нет. Ладно, хватит отвлекаться. К делу».

— Значит, вы — Великий Ван? — выпалила Лена, не поздоровавшись. Голос девушки дрожал.

Данзан Доржиев не внушал ей страха, он казался воплощением доброты и миролюбия. Однако ей все же трудно было смотреть без трепета на настоящего мудреца, отважившегося жить на поверхности, среди рек и озер, кишащих чудовищами.

Вопрос Лены вызвал у Данзана самую неожиданную реакцию: он расхохотался во весь голос. Но, в отличие от Фролова, который становился во время смеха еще отвратительнее, смеющийся философ показался Лене необыкновенно красивым. Пока Данзан выглядел спокойным, лицо его сохраняло какую-то загадочность, непроницаемость, это вызывало невольное уважение и даже трепет. Стоило же мудрецу расхохотаться, как он сразу стал понятнее, проще, ближе.

— Великий Ван! — повторил буддист, продолжая посмеиваться. — Надо же, Великий Ван. Думается, Сяо Яо, светлая ему память, меня так называет, верно? На самом деле, точнее было бы сказать: «Великий болван». Вот это про меня.