Здесь, в заброшенных туннелях в районе Достоевской, опасность грозила случайному путнику на каждом шагу. Одной из них была банда, в гости к которой явились сталкеры. Отъявленные бандиты и циничные убийцы, именующие себя «безбожниками». Они занимали соединительный туннель, позволяющий попасть с Садовой сразу на Правобережную линию, минуя крупные общины[23]. ССВ часто пользовались работорговцы, контрабандисты и прочие «деловые люди».

Администрация торговых станций такому соседству не очень-то радовалась, но решать проблему не спешила: насколько было известно Молоту, имелся у них в этом вопросе личный корыстный интерес.

— Ты давай, открывай, Хряк, кончай динаму крутить! — тревожно оглянувшись, произнес сталкер.

— Хорошо-хорошо, открываю. Товар готов, — хихикнул невидимка.

Обмен приветствиями кончился.

Смотровое окошко закрылось. Раздался звон ключей.

Небольшая дверка, прорезанная в гигантской металлической переборке, приоткрылась ровно настолько, чтобы сталкеры могли протиснуться внутрь, и тут же снова захлопнулась. Безбожники имели основания бояться, если и не МВД метро, со своими обязанностями почти не справлявшегося, то других таких же отморозков.

По ту сторону переборки оказалось немного светлее. Неровно, то и дело мигая, горела лампочка. Она освещала небольшой закуток между двумя заслонками; второй рубеж обороны размещался в пяти метрах от первого. Стремясь отгородиться от остального метро, бандюки перекрыли туннели наглухо мощными стальными листами. Прорваться тут смогла бы разве что мотодрезина, мчащаяся на всех парах.

Пахло перебродившим пойлом, дешевым табаком, мочой и мужским потом. Густое, тяжелое амбре буквально валило с ног непривычных к такой атмосфере посетителей. Псарев, едва войдя, сразу закашлялся и тихо произнес: «Ну и вонь». Молотов остался невозмутим. Но и ему было тут не по себе.

Бандит, дежуривший тут, выглядел чрезвычайно живописно. Это был полноватый мужик, заросший густой, грязной щетиной, одетый в дырявую кожаную куртку на голое тело и странные шаровары. Сходство с хряком безбожнику придавали вонь, которую он источал, и смех, похожий на хрюканье. Уродливый приплюснутый нос походил на свиной пятачок. Пес смотрел на Хряка с едва скрываемым отвращением. Борис же, отлично знавший, что остальные безбожники выглядят не лучше, лишь слегка поморщился, когда дежурный банды в знак большой дружбы похлопал его по плечу.

— Слышь, Молот. А, Молот, — обратился к сталкеру Хряк. — Не мое свинячье дело... Но на фига они тебе? Трахаешь их, да? — подмигнул сталкеру безбожник. — Или барыжишь? Или сначала трахаешь, а потом продаешь? А с Шариком делишься?

Сталкер с трудом сдержался, чтобы не послать безбожника куда подальше. Широкий благородный лоб Молота покрывался морщинами, когда тот морщился то ли от вони, то ли от слов Хряка. Борис так и не разжал губы, не издал ни звука. Но одним своим видом демонстрировал такое презрение, что Хряк понял: сталкера сейчас лучше не злить. Больше безбожник не сказал ни одного лишнего слова. Торопливо отпер вторую дверь, ведущую во владения банды, скрылся в темноте и минуту спустя вернулся, ведя за руку ребенка лет тринадцати, девочку.

Состояние, в котором находилась пленница, вызывало ужас. Девочка была так худа, точно ее не кормили в течение целого месяца. Бритая голова вся покрыта пятнами, не то следами от побоев, не то какой-то смазкой. Глаза девочки были закрыты, точно она спала на ходу, а под правым еще и расплывался огромный синяк. Засаленная куртка, снятая с кого-то раза в два полнее и выше, висела на девчушке, как на вешалке. Ноги, обутые в стоптанные башмаки, едва двигались. Каждый шаг давался замарашке с таким трудом, что казалось: отпусти Хряк ее руку, девочка сразу упадет.

Истерзанное, измученное человеческое существо, не видевшее ничего, кроме боли и унижений.