А Шадрин, мужик спокойный и основательный, расчетливо бросал винтокрылую машину из стороны в сторону, пытаясь избавиться от снежной зверюги. Будь моя воля, на всех моделях вертолетов устанавливал бы пулеметную турель под днищем на случай встречи с такими вот мохнатыми гимнастами, грузными и неповоротливыми лишь с виду.

— Их так пули не берут, — невозмутимо бросил, даже не повернув головы, Шадрин. — Надо бить в нос или глаза, там у них «треугольник смерти»… Держитесь-ка!

Он заложил крутой вираж, завалив машину набок. Точно птица стала на крыло. Поэтому я заорал уже запоздало, когда лохматые грязно-белые лапищи взметнулись над правым иллюминатором, прямо перед моим носом.

Мне даже показалось, что я слышу скрежет когтей хлада, — так зовут этого хищника снежных равнин Беллоны.

Но Шадрин-то, Шадрин!

Доверив дело автопилоту, он бросил органы управления машиной и молнией метнулся в пассажирскую кабину. В его руке что-то блестело, отливая синевой.

Я едва успел сообразить, что это устрашающего вида острога, выполненная из какого-то авиакосмического сплава, вероятнее всего титанира.

Шадрин распахнул иллюминатор — в кабину ворвались колючие снежинки и ревущий воздух.

И, когда тело нашего непрошеного «пассажира» по инерции шло раскачкой вверх, пилот хладнокровно всадил острогу в глаз хлада.

Какая твердость руки требовалась! Какой расчет! Какая взрывная сила мышц!

После чего Шадрин, не теряя ни мгновения и даже не оглянувшись на нас, чтобы насладиться произведенным эффектом, вернулся в пилотскую кабину.

Мы с Тайной видеть гибели хлада не могли, мы лишь вжимались в пассажирские сиденья, до судорог вцепившись в подлокотники…

Вертолет в последний раз тряхнуло. После чего он взмыл вверх, и мы, прильнув к застуженным стеклам иллюминаторов, увидели на снегу распростертую тушу. Она почти сливалась с окружающей ее снежной равниной. Лишь брюхо отливало грязноватой желтизной, а морду забрызгало кровью, показавшейся мне черной как капли смолы.

Едва приметной тонкой спицей торчала из черепа поверженного гиганта титанировая острога…

Шадрин сел неподалеку и, наказав нам не высовывать нос из машины, соскочил на снег.

Он пристально оглядел равнину, задерживая взгляд на каждом, самом незначительном с виду бугорке, после чего направился к хладу. Спустя пару минут мы увидели, как он призывно машет рукавицей.

Вблизи беллонский снежный монстр выглядел такой же бесформенной косматой массой. Я на минуту представил, каково было тут, на ледяных просторах, экипажу «Восхода» устраивать экстренную зимовку. По спине пробежал холодок, даром что полушубок здорово защищал от морозного ветра, лениво катившего снеговые волны на северо-восток.

— Хлады очень любопытны, да и коварства этим бестиям не занимать, — Шадрин пнул неподвижную тушу носком мехового пилотского унта. — Думаю, они пришли к зимовью твоего деда, Анна, уже в первую ночь на Беллоне.

Шадрин — настоящий уникум по части генеалогии. Для него в прошлом существуют только отцы и деды. Никаких «пра-» он не признает. Принципиально.

— Моего деда здесь никогда не было, — тихо сказала Тайна. — Я тебе это уже писала.

— Ну, значит, были другие деды, — с олимпийским спокойствием заключил Николай. — Такие же, как твой.

— Люди — не хлады, Николай, — покачала головой девушка. — Они все разные. Большинство хорошие, но случаются и не очень…

Я видел, как она ожесточенно сжала кулачки в меховых рукавицах.

— Если бы не они, все остались бы живы, — прошептала она. — И мне не пришлось бы лететь к тебе, Николай.