Карл взглянул на него с крайним изумлением – хотя уже и сам посылал за ним, – затем встал с кресла и обнял Якова.

– Рад твоему приезду, брат мой, – сказал он. – Хотя и не думаю, что ты нарушил мою волю и во весь опор мчался сюда всего лишь ради того, чтобы припасть к груди выздоровевшего брата.

Встав на колени, Яков попросил прощения за свое самовольство.

Карл снисходительно махнул рукой.

– Говорю же – рад тебя видеть. А кроме того, ты и в самом деле мог понадобиться при дворе.

В честь приезда Якова был устроен прием, однако вскоре стало ясно, что он не сможет остаться в Англии. Слишком много людей не желали его возвращения. Под стенами замка не утихали крики: «Герцог – вон! Папство – долой!»

Наконец Карл сказал:

– Придется тебе уехать, Яков. А не то, боюсь, меня тоже вышлют отсюда.

– Опять в Брюссель! – воскликнул Яков. – Да ты хоть представляешь, как мне там живется?

– Представляю. В свое время я провел несколько месяцев в Брюсселе – кстати, тоже изгнанником.

– В таком случае ты не можешь не понимать, что мне там – просто невыносимо!

– Увы, мы все должны нести свое бремя: все, Яков, каждый из нас.

– Это так необходимо?

– На какое-то время – да.

– Тогда я прошу выполнить одну мою просьбу… даже две. Позволь мне нести свое бремя в Шотландии. Там у меня есть друзья и я не в такой мере буду чувствовать себя изгоем.

Карл задумался.

– Быть по сему, я не возражаю, – наконец сказал он.

– И вторая просьба… – начал Яков.

– Признаться, я уж надеялся, что о ней ты забудешь. Ну давай, выкладывай.

– Если я в изгнании, то почему Монмут остается в Англии? Карл усмехнулся. Затем тяжело вздохнул и неохотно согласился уступить желанию своего брата.

Монмут должен был выехать за границу; Якову предстояло вернуться в Брюссель, забрать семью и держать путь в Шотландию.

Мария тосковала по семье. Вильгельм по-прежнему не считал нужным церемониться с ней, не удостаивал ни вниманием, ни разговором. Она вновь и вновь находила оправдания его поведению: в ее глазах он был человеком, исполненным самых благородных, самых высоких побуждений; разумеется, такой человек не располагал достаточным временем, чтобы помимо забот о благе государства еще возиться со своей супругой. А сама она была легкомысленной молодой особой, не желавшей знать ничего, кроме танцев, игры в карты и на сцене.

Постепенно она приучила себя видеть в нем героя, спасителя и покровителя целого народа: когда-нибудь, когда она станет старше и мудрее, он и вправду сможет прислушиваться к ее мнению или даже советам – увы, ей предстояло много и терпеливо трудиться над собой, чтобы заслужить такое поощрение.

Огорчало и другое. Месяц назад в Англию уехали преподобный отец Хупер и его супруга, которых она очень любила. Правда, их дальнейшее пребывание в Голландии было все равно проблематично, поскольку оба не нравились Вильгельму – главным образом из-за того, что под их опекой Мария оставалась в английской церкви и не переходила в голландскую.

Марии казалось, что с их отъездом она потеряла двух верных и надежных друзей. Место преподобного отца Хупера занял Томас Кенн, довольно бестактный молодой человек, не стеснявшийся высказывать все, что приходило ему на ум, и первым делом выразивший недовольство по поводу отношения Вильгельма к Марии. По мнению Кенна, принц Оранский был груб и невежлив. Разумеется, выслушивать такие слова от своего капеллана было очень больно. Она не хотела, чтобы кто-то посягал на выстраданный ею образ народного героя и освободителя.