Мужчина вскрикивает.

1:28–1:29

Темнота.

Раздается громкий щелчок.

Голос за кадром, мужчина:

– От всего.

1:30

Титры:

«Беглец».

Нетипичная подсказка

Мы – Джонас и я – приехали сюда, чтобы поговорить с доктором. У нас общая цель. И, точнее, но, а еще точнее, и/но у каждого своя.

Нам нужен новый союз, слово, которое значило бы «и» и «но» вместе. Это мне не сейчас в голову пришло: я постоянно твержу об этом, особенно когда мы вдвоем с Тор – уменьшительное для Тори, другого уменьшительного, которым она все равно никогда не пользуется.

Это мое «и/но» до того вошло у нас в обычай, что мы больше не воспринимаем его как шутку. А раньше как только не прикалывались… Я говорил: «Я имею в виду и то, и другое сразу!» – а она отвечала: «Нои? Нио?» В конце концов решили, пусть будет и/но, как здесь написано, хотя она произносит его чуть-чуть врастяжку, так что у нее получается «ин/но». Короче, мы так к нему привыкли, что даже не улыбаемся, когда кто-то из нас его произносит. То есть теперь оно значит для нас просто то, что значит.

В общем, Джонас и я сидим здесь, в Сакраменто, и цель у нас одна, хотя и/но не та же. Правда, если честно, то, по-моему, ни он, ни я уже не верим в то, что это дело можно как-то распутать.

Из Тримонта мы добирались сюда семь часов. Бесконечно рулили по шоссе меж широких полей, мимо уродливых приземистых городишек, почти все время молча.

Дома, в Тримонте, у нас есть небольшой комитет, а в нем парень по имени Торен. Он тоже хотел поехать. Чтобы предостеречь остальных, как он выражается. Будь мы с ним короче знакомы, я бы дразнил его за то, как он сипит на слове «предостеречь». Он фармацевт в больнице и еще недавно, стоило завести с ним разговор о том, что там стало случаться, просто переставал слушать. Только скажешь ему «сверхъестественное», и он – хоп! – тебя уже не слышит, а когда подкорка сообщит ему, что ты снова говоришь как нормальный, опять включается.

Зато теперь у него одного теорий больше, чем у всех нас, вместе взятых. И в отличие от нас он не стесняется излагать их во всеуслышание, даже если они совсем бредовые. Таких у него тоже хватает. И сообщает он их тем самым сипящим голосом, предостерегает.

– Кто он, по-твоему, такой? – спросил я раз у Дианы.

– Иоанн Богослов, – тут же ответила она, – который несет проповедь миру, и на этот раз решил начать с Сакраменто.

Диана тоже поехала бы, но мы ее не пригласили. Она работает где-то в городской управе и давно уже добывает для нас разные конфиденциальные (в кавычках) бумажки. Она же разузнала все и про эту конференцию. Я бы не удивился, если бы оказалось, что добрая дюжина докладчиков получали от нее письма, этакие осторожно сформулированные запросы с целью прозондировать почву.

Мы с Джонасом сидим в кофе-баре отеля, где проводится конференция. Изучаем программу. У нас есть папки с материалами конференции и бейджики на шнурках с нашими именами.

– Что ты им сказал? – спрашиваю я Джонаса. – Насчет того, почему мы здесь?

– Да им плевать, – отвечает он. – Регистрационный взнос уплачен, и ладно.

На бейджике с моим именем значится «Независимый исследователь».

Для Джонаса приезд сюда – это последняя, отчаянная попытка разобраться в том, что происходит. Для меня тоже.