Он посмотрел на третью дверь.

Ту самую, через которую можно выйти к центральному посту: бессонный монитор, пронумерованные кнопки. Одним нажатием можно было из большого «стакана» центральной вахты открыть любую дверь тюрьмы.

В будке сидели двое. У окошечка – жирный мужик с темной неопрятной бородой, галстук повис на плече. За спиной у жирного сидел другой, гораздо худощавее. Худой сидел спиной к двери, лица не было видно, но Пит предположил, что худощавому лет пятьдесят и что он – какое‑то начальство. Пит сделал несколько глубоких вдохов, напрягся, стараясь держаться прямо: взрыв не только лишил его барабанных перепонок, но и здорово нарушил чувство равновесия.

– Домой в форме? Уже?

– Не понял.

Круглолицый охранник с жидкой бороденкой уставился на него.

– Ты же из этих, из новеньких?

– Да.

– И уже уходишь домой в форме?

– Так получилось.

Охранник улыбнулся. Он никуда не спешил; одно‑два ничего не значащих слова – и вечер станет короче.

– Тепло на улице. Страсть какой хороший вечер.

– Да уж.

– Прямо домой?

Охранник чуть отклонился в сторону и поправил небольшой настольный вентилятор, глоток воздуха в душном помещении. Другого, худощавого, сидевшего на стуле позади первого, стало видно лучше.

Пит узнал его.

– Думаю, да.

– Ждет кто‑нибудь?

Это был Леннарт Оскарссон.

Директор тюрьмы, которого Хоффманн несколько дней назад ударил в камере отделения добровольной изоляции. Кулаком в лицо.

– Нет, уехали. Но мы увидимся завтра. Они уж давно в отъезде.

Оскарссон захлопнул папку и обернулся.

Он смотрел в окошечко, прямо на Пита.

Смотрел, но ничего не говорил.

– Уехали? У меня тоже была семья… но я… просто, понимаешь…

– Ты меня извини…

– А что?

– Я, как бы сказать, тороплюсь.

Галстук так и лежал на плече, весь в пятнах от еды. А может, галстук просто промок и теперь дежурный сушит его?

– Торопишься? А кто, по‑твоему, не торопится? – Толстый охранник дернул себя за бороду, ноздри расширились, глаза обиженные. – Ну ладно. Иди. Открываю.

Два шага до дуги безопасности.

Потом два шага до двери, которую открывают из стеклянной будки.

Пит Хоффманн обернулся, кивнул охраннику, который сердито махнул ему рукой.

Леннарт Оскарссон так и стоял там, за спиной у толстого.

Они снова встретились глазами.

Пит ждал, что кто‑нибудь станет кричать, кто‑нибудь бросится на него.

Но – ни слова, ни движения.

Человек со свежевыбритым лицом, коротко стриженный, в форме надзирателя, который вышел в ворота и исчез за оградой тюрьмы, может быть, и показался кому‑то знакомым, но у него не было имени. У людей, заменяющих ушедший в отпуска персонал, редко бывают имена. Человек улыбнулся, когда ему в лицо подул теплый ветер. Вечер обещает быть погожим.

И еще через день

Эверт Гренс сидел на письменном столе перед стеллажом с дырой, которая никуда не девалась, как он ни заполнял ее, и смотрел на пыль, упрямо ложившуюся по периметру невидимого прямоугольника, как он ни стирал ее. Сидел он так уже почти три часа. И собирался сидеть, пока не поймет, стоит ему вплотную заняться тем, что он видел, или увиденное просто показалось ему важным, но потеряет свою важность, стоит ему поделиться своими наблюдениями с кем‑нибудь еще.

Утро было прекрасное.

Комиссар проспал всю ночь на коричневом вельветовом диване при открытых окнах, выходящих во внутренний двор Главного полицейского управления, а разбудили его первые грузовики на Бергсгатан.