Мысли о новой жизни, которую он будет вести на глазах у госпожи Кессельбах, вызывали у него новые честолюбивые планы и непредвиденные чувства, в которые, неощутимо для него самого, неизменно вторгался образ Долорес.

За несколько недель Люпэн ликвидировал все улики, которые когда-нибудь могли бы его выдать, все следы, которые были способны к нему привести. Каждому из прежних сотоварищей он выдал денежную сумму, достаточную для того, чтобы надолго их обеспечить, и простился со всеми, объявив, что уезжает в Южную Америку. И как-то утром, после целой ночи основательных раздумий, после углубленного анализа своего положения, он воскликнул:

— Кончено! Бояться более нечего. Старый Люпэн умер. Место молодому Люпэну!

Принесли депешу из Германии. Ожидаемая развязка наступила. Регентский совет, по настояниям берлинского двора, вынес вопрос на рассмотрение избирателей великого герцогства, и избиратели, по настояниям регентского совета, подтвердили их непоколебимую преданность старинной династии Вельденца. Граф Вальдемар, а с ним трое делегатов от дворянства, армии и администрации были уполномочены отправиться в замок Брюгген, установить подлинность личности великого герцога Германна IV и получить у его высочества распоряжения о порядке его торжественного возвращения в княжество предков, возвращения, которое должно состояться в начале следующего месяца.

«На этот раз дело сделано, — подумал Люпэн. — Великий проект Кессельбаха — накануне осуществления. Остается только помочь Вальдемару проглотить моего Пьера Ледюка. Но это будет детской игрой. Завтра помолвка Женевьевы и Пьера будет обнародована. И Вальдемару будет уже представлена невеста великого герцога!»

Отправляясь в автомобиле в замок Брюгген, Люпэн был счастлив. В машине он насвистывал, напевал, то и дело вступал в разговор с шофером: «Знаешь ли ты, Октав, кого имеешь честь возить? Владыку мира… Да, старина! Это вызывает у тебя трепет, не так ли? Так вот, это правда. Я — владыка мира». Он потирал руки и продолжал свой монолог: «Конечно, до этого пришлось пройти долгий путь. Борьба началась целый год тому назад. И была самой страшной из всех, какие мне приходилось выдерживать… Черт возьми, какая схватка титанов!.. Теперь дело сделано, — повторил он, — враги устранены. Между мною и целью препятствий больше нет. Место свободно, будем на нем строить. Материалы у меня под рукой, рабочие есть, будем строить, Люпэн! И да будет достоин тебя построенный дворец!»

Он приказал остановить машину в нескольких сотнях метров от замка, чтобы его прибытие не было так заметно, и сказал Октаву:

— Въедешь через двадцать минут, в четыре часа, и отвезешь мои чемоданы в садовый домик, на краю парка. Я буду жить там.

На первом повороте дороги, в конце тополиной аллеи ему открылся вид замка. Издали, у подъезда он заметил Женевьеву, которая проходила мимо главного входа. Сердце растроганно забилось.

«Женевьева, Женевьева… — подумал он с нежностью. — Женевьева… Обещание, данное мною твоей умирающей матери, сбывается. Женевьева — великая герцогиня!.. И я, в тени близ нее, в заботах о ее счастье… Продолжая при том великие комбинации Люпэна!..»

Он рассмеялся, одним прыжком добрался до купы деревьев, встававшей на обочине аллеи, и поспешил вдоль густых зарослей. Так можно было добраться до замка незамеченным из окон гостиной или главных комнат. Он хотел увидеть Долорес прежде, чем она увидит его, и, как только что имя Женевьевы, несколько раз произнес ее имя, теперь уже — с волнением, которое удивило его самого:

— Долорес… Долорес…

Крадучись, он прошел по кулуарам и пересек столовую. Из этой комнаты, через большое зеркало, перед ним открывалась половина гостиной. Он подошел ближе.

Долорес лежала вытянувшись в шезлонге.