Неужто перед ним была Долорес, слабая, болезненная Долорес?
Она прошептала:
— Что вы делаете?.. Как смеете?.. А он?.. Значит, это правда?.. Он мне солгал?..
— Солгал ли он? — воскликнул Люпэн, понимая, как она унижена в своем женском достоинстве. — Солгал ли? Он — великий герцог! Просто кукла, полишинель, инструмент, который я настраивал, как хотел, чтобы играть на нем придуманные мною мотивы. Ах, болван! Болван!
Охваченный снова бешенством, он топнул ногой, грозя кулаком в открытое окно. И принялся расхаживать по помещению, бросая на ходу фразы, в которых изливалось все его негодование, все тайные мечты.
— Какой болван! Он так и не понял, чего я от него хотел! Не разглядел всего величия отведенной ему роли! Ах! Эта роль — я силой вобью ее в его башку! Выше голову, кретин! Ты будешь великим герцогом моею волей! И правящим, царствующим герцогом! С подданными, которых будешь стричь. И с дворцом, который заново отстроит для тебя кесарь! И с хозяином, которым для тебя буду я, Люпэн! Понимаешь, балбес? Выше голову, дьявол тебя возьми, еще выше! Погляди на небо, вспомни, что один из твоих предков был повешен за кражу еще до того, как появились Гогенцоллерны. Ты — из этого рода, тысяча чертей, и рядом — я, Люпэн! Ты будешь великим герцогом; картонным герцогом, конечно. Но все-таки герцогом, вдохновленным моим духом, снедаемый моими мечтами. Марионетка? Пускай. Но марионетка, которая будет произносить мои слова, делать мои жесты, исполнять мои желания, осуществлять мои замыслы… Да, мои замыслы!
Он застыл на месте, словно ослепленный величием своих тайных дум.
Затем, приблизившись к Долорес, глухим голосом, с каким-то мистическим воодушевлением продолжал:
— Слева от меня — Эльзас-Лотарингия… Справа — земля Баден, Вюртемберг, Бавария… Южная Германия, все эти плохо спаянные, не сросшиеся до конца государства, недовольные, придавленные сапогом прусского кесаря, и при том — беспокойные, жаждущие освобождения… Понимаете ли вы, что способен сотворить человек, вроде меня, находящийся в центре этих земель и назревающих в них событий? Какие он может пробудить стремления, какую раздуть вражду, какие вспышки вызвать возмущения и гнева?
И повторил еще тише:
— А слева — Эльзас-Лотарингия… Понимаете ли вы такое? Пустые мечтания — сегодня, завтра это станет действительностью… Да, я хочу, я желаю… О! Это будут неслыханные, невиданные дела! Подумать только — в двух шагах от Эльзаса! В немецкой земле! Рядом с древним Рейном! Чуточку интриги, чуть больше гения — и можно перевернуть мир! А гения у меня — в достатке… С избытком даже… И я стану хозяином! Буду тем, кто всем правит! Оставаясь в тени. Ни единой должности — ни министром, ни даже камергером… Никем. Я буду одним из дворцовых слуг, возможно — садовником… Да, именно садовником! Растить цветы — и перекраивать карту Европы!
Она глядела на него во все глаза, покоренная, подчиненная силой этого человека. Ее глаза выражали восхищение, которое она и не пыталась скрыть. Он положил руки на плечи молодой женщины и сказал:
— Такова моя мечта. И, как она ни огромна, дела ее превзойдут, клянусь. Кайзер увидел уже, чего я стою. И однажды увидит меня перед собой, лицом к лицу. Все козыри у меня на руках. Валенглей поступит, как я скажу… Англия — тоже… Партия будет выиграна… Такова моя мечта… И есть еще другая…
Он внезапно умолк. Долорес не отрывала от него глаз, и бесконечное волнение отражалось на ее лице.
Огромная радость охватила его, когда он опять почувствовал, как взволнована эта женщина. Словно он уже для нее не тот, кем был, — вор и бандит, но мужчина, мужчина, который мог бы ее любить. Любовь которого в душе подруги могла породить еще не высказанные ответные чувства. |