– Так вот они каковы, эти господа иезуиты! – заметил тут царевич. – С этой силой, как видишь, нельзя не считаться.

– А о панне Марине в письме ничего более не говорится? – спросил Курбский.

Глаза Димитрия заблистали.

– Говорится: «Настроение панны М. пришло в некоторое равновесие: она беззаботно порою опять шутит, смеется, хотя прежних девичьих дурачеств у нее уже не видать. Перенесенная ею душевная буря прошла для нее, как видно, не бесследно…» Какая ж то «душевная буря», скажи? Мне все думается на пана Тарло!

– А дальше в грамоте нет ничего об этом?

– Ни полуслова. Говорится только, что «ее тешит опять мысль о царском венце, но что и ради этого венца она ни в каком случае не изменит своей римской веры…»

– А что я говорил тебе, царевич? – с живостью подхватил Курбский. – Она, увидишь, не только сама нашего закона не примет, но и тебя еще в свой обратит.

– Ну, до этого еще далеко! – уклончиво отозвался царевич; но в щеки его, тем не менее, поднялась краска. – Буде у панны Марины даже и было что такое в мыслях, – сам, друг любезный, посуди: они для нас еретики; мы для них схизматики. Чья же вера перед Господом угоднее и праведней: их или наша? Кому судить? За нашу восточную церковь, правда, вся Русь да греки; за них же – весь прочий мир христианский…

– Окроме лютерцев, кальвинов, гусситов! – горячо перебил Курбский. – Зачем же те-то от папы римского отступилися? Знать, тоже неспроста!

– Вестимо… – пробормотал, не поднимая глаз, Димитрий и сложил письмо. – Но в иезуитах теперь и спасение мое, и погибель; а гибнуть я не намерен! Так ли, иначе ли, полажу с ними.

– Но русского Бога своего, государь, все же не забудешь?

Царевич смело закинул голову.

– На Бога, милый, надейся, да сам не плошай!

Глава тридцать шестая

Сестра и брат

Наконец-то они и в резиденции королевской, в самом Кракове! Расстояние, которое в наше время по железным путям мы безоглядно пролетаем в какие-нибудь сутки, полусутки, в те блаженные времена первобытных дорог и широкого гостеприимства требовало целых недель. И не мудрено: в сутки проезжали они много-много пять миль, да после каждых двух Дней на третий делали продолжительный привал.

Благо, высланные вперед для заготовки фуража и ночлега, два покоевца оповещали, как бы мимоходом, о предстоявшем проезде самборского воеводы с московским царевичем все жившее в своих имениях по пути их следования именитое панство, и оно наперебой зазывало к себе высоких гостей. Известный своим несметным богатством хлебосольством князь Сангуш-ко подготовил для них даже медвежью облаву с таким банкетом, после которого у участников три дня головы трещали, и извинялся только, что, ввиду Великого поста, лишен был возможности устроить бал.

В самом Кракове наши путники не могли, разумеется, остановиться в одной из городских гостиниц, содержавшихся исключительно евреями и служивших пристанищем разве для проезжих купцов, а отнюдь не для вельможного панства.