– Не может раб работать двум господинам: единого возлюбит, а другого возненавидит! – возразил отец Никандр словами священного писания; но по смягченному тону его Маруся поняла, что старик начинает сдаваться.

– Отчего же обоих не любить? – подхватил пан Бучинский. – Ласковый теленок двух маток сосет. И не сам ли Спаситель наш Иисус Христос велел нам любить врагов наших, как самих себя, и отпускать им прегрешения?

– Истина твоя, добрый человек, и победил ты меня сим своим словом. Скажи своему князю, чтобы и меня, старца, простил, буде лишнее с языка сорвалось: возгордился я своей твердой верой. Но сатана возгордился – с неба свалился; фараон возгордился – в море утопился; а мы возгордимся – куда погодимся?

Глава двадцать первая

Девушки «подслушивают», но не то, что ожидали

– Что это ты, Муся, какая странная нынче? – говорила панна Марина Марусе, разоблачаясь перед большим «венацким» зеркалом в своей опочивальне. Другую фрейлину свою, панну Гижигинскую, и двух своих прислужниц она выслала уже вон, чтобы поболтать перед сном наедине со своей любимой наперсницей.

Маруся в ответ тихо вздохнула. Панна Марина быстро обернулась.

– Это еще что за новости? Ты, детка моя, вздыхаешь?

– Я сведалась нынче от… (Маруся на минутку запнулась) от одного слуги царевича, что дядя мой в дороге сюда, и завтрашний день, может, будет уже здесь. Его воля, вы знаете, теперь надо мною.

– И тебе жаль расстаться с твоей панночкой? – с живостью подхватила панна Марина. Она крепко несколько раз чмокнула подругу в обе щеки и в губы. – Ах ты, милочка моя! Нет, я не отпущу, ни за что не отпущу тебя так скоро! И не думай.

Маруся безмолвно и как бы безучастно принимала ее ласки. Панна Марина за плечи отодвинула ее от себя и зорко заглянула ей снизу под опущенные ресницы.

– Нет, голубонька, по глазам вижу: тут не в дяде дело. Сказывай, признавайся: ну, что у тебя на душе?

Маруся покраснела и принужденно рассмеялась.

– Да пустяки! Цыганка эта…

– Цыганка? Что такое? Проговорилась, так изволь и договаривать. Я все равно не дам уже покою.

Марусе ничего уже не оставалось, как откровенно рассказать, по крайней мере, о встрече своей в лесу с ворожеей-цыганкой и о предсказании последней. О Михайле, да и о пане Тарло, от которого освободил ее Михайло, она, конечно, умолчала: язык у нее не повернулся произнести имя молодого гайдука. Когда она, наконец, упомянула о совете гадалки – послушать в полночь под замком церковных дверей, панна Марина радостно ударила в ладоши.

– Это чудесно! Какая жалость, право, что меня с тобою не было! Я спросила бы и о себе… Непременно прикажу завтра же разыскать мне эту цыганку! А подслушивать у церковных дверей пойдем вместе.

– Да я и сама-то, панночка, не совсем еще решилась…

– Вот на! Ты всегда такая бесстрашная… Или черта вдруг испугалась? – подтрунивая, добавила панна Марина. – Его же в ту пору не будет дома: он в пол-Ночь с бабкой своей тоже на Лысой горе.

– Кто его ведает? – задумчиво отвечала суеверная Маруся. – В полночь (на Украйне у нас бают) черт с бисом у погоста на кулачках дерутся.