|
— Конечно, — сказал он в боевом посту, — здесь можно спасать свою шкуру, но отсюда ни бельмеса не увидишь, что творится на белом свете... Я пойду, господа, наверх! Его не удерживали. Как и все офицеры эскадры, Рожественекий был в кожаной тужурке, на ногах -высокие кожаные сапоги, как у солдата. В треске горящих надстроек он пытался пробиться к бортовой башне, и тут его ранило в левую ногу, очень болезненно, отчего адмирал закричал. Из дыма возник его флаг-капитан. — А, это вы? — сказал он Коковцеву. — Что в корме? — Уже ничего не осталось. Все горит... людей в сечку! — Я ранен... помогите встать, — просил адмирал. Коковцев и сам ранен. Он кликнул людей из батарейной палубы: — Эй, тащите адмирала! В носовую — она цела! Могучая заслонка брони со скрежетом растворилась, матросы просунули флагмана внутрь носовой башни, которой командовал лейтенант Кржижановский; он подставил под адмирала ящик. — Вы бы знали, какая боль... боль! — сказал Рожест венекий. — Сейчас не мне одному больно, но... Разве я виноват? Рожественекий пошатнулся, его поддержали. — Была договоренность, — произнес он. — Весь мой штаб и меня с «Суворова» должны снять миноносцы... Где они? Сказав так, адмирал потерял сознание. Туман распался, а Того снова начал выписывать «палочку над «Т»». Осыпаемый снарядами, «Суворов» беспомощно кружился на месте, подставляя противнику свои израненные борга. Коковцев часто слышал непонятный треск, за которым следовало шипение. Это срывались с заклепок пластины могучей брони, подобно листам фанеры, и, раскаленные, утопали в море, извергая клубы пара. — Адмирала надо снимать. Но где же миноносцы? — Вот они! — воскликнул Кржижановский, а матросы нащупали в панораме прицела бегущие по волнам, низко прижатые тени миноносцев японских. — Огонь! — С первого же выстрела удалось разбить борт японского «Чихайя», а кормовые пушки двумя попаданиями отбросили назад и эсминец «Сиракумо». Кржижановский, устало выругав шись, повернулся к Коковцеву: — Не так уж плохо! Идите на перевязку. За адмиралом я присмотрю... Лазарет был разрушен еще в начале боя, раненые собирались в жилой палубе. Здесь же сидел жестоко израненный Игнациус. — Володя, что наверху? — спросил он стонуще. — Крепко влетело «Александру» и «Бородино». — Горят? -Да... — Сгорим! — раздался вопль сверху. — Эй, братва! Кончай тут с бинтами чикаться, валяй все во вторую батарейную... Игнациус, подавая пример матросам, поднялся: — За мной, ребята! Живем один раз... так бабка сказала! Яркая вспышка ослепила людей на палубе. Коковцев в последний раз увидел Игнациуса! В желтом пламени разрыва железную лестницу трапа закрутило, словно полотенце, обвивая ее вокруг тела командира флагманского броненосца. А когда дым развеяло, живые разглядели, что из этого безобразного рулона торчат только плечи с эполетами капитана первого ранга. Головы не было! Но именно в этой голове скептика впервые (еще с Либавы) возникла мысль, что весь этот поход аргонавтов — безумная авантюра. Вспомнив об этом, Коковцев упал, ничего больше не видя и ничего не помня. Он очнулся от воды, которой его поливали из шланга, как дворники поливают мостовые в жаркие дни. С трудом обретя сознание, он увидел Леню Эйлера. — Жив? — спросил Леня. — А меня еще не задело. — Кто ведет броненосец? — Не знаю. |
