|
— Попробую, — согласился Коломейцев, и струя во ды, взбаламученной винтами эсминца, описала по морю широкую дугу разворота: теперь японцы настигали «Буй ный» с кормы, но чуть отступив вправо, подставляя свой левый крамбол. — Там его и удерживай! — крикнул Коковцев. — Можете ли дать хотя бы сто двадцать несчастных оборотов? — Мог... только не здесь, а на Тронгзундском рейде. — У-у, черт побери... — Понимая, что «Буйный» все равно обречен, Владимир Васильевич приник к амбушюру переговорной трубы, командуя: — Прибавьте обо ротов... Сколько можно! — Машины разнесет, — угробно отвечала труба. — Плевать! Игра стоит свеч... давай выжимай узлы! Физически он ощутил напряжение эсминца, который задрожал, будто человек в лихорадке. Пушки заговорили разом. Четырехствольные автоматы системы Норденфельда выпускали снаряды с таким противным скрипом, словно где-то во тьме ночного Парголова хулиганы отрывали от забора доски с гвоздями... Кондуктор, осунувшись телом, еще стоял у руля: — Амба... открасовался! Примите штурвал... Ничком он сунулся в кучу сигнальных флагов, быстро их переворошив, будто искал что-то потерянное, и — умер. Так быстро умер, словно ему дали смертельный яд... Эсминец валило в затяжном крене, корпус его сотрясался на залпах плутонгов, кормового и носового. Японский миноносец отвернул в сторону, не выдержав огня. Коломейцев опустил бинокль: — Связался черт с младенцем... Санитары, убрать убитого! На последних остатках топлива «Буйный» нагнал «Дмитрия Донского», задержав его сигналом: «Просим остановиться». На мостике крейсера реяла рыжая бородища командира — Лебедева. — Что еще там стряслось? — зычно вопросил он без рупора. — Машины — вдрызг, котлы засолились, угля — на лопате... После короткого совещания решили: команду миноносца заберет крейсер, после чего Лебедев указал штурману: — Отметьте координаты и время. По «Буйному», Господи благослови и прости ты нас, грешных, — огонь! Эсминец, вздрагивая от попаданий, никак не желал тонуть от своих же снарядов, его трудная кончина задержала крейсер в семидесяти милях к югу от Дажелета. Затем «Дмитрий Донской» набрал ход, но ближе к вечеру вокруг крейсера возникло множество дымовых шлейфов, скоро проступили и очертания японских кораблей... Коковцев спросил каперанга Лебедева: — Иван Николаевич, а сколько еще до Владивосто ка? — Миль триста... если ничего не случится. — Так уже случилось, — ответил Коковцев. Он спустился в лазарет, чтобы сменить перевязку. — Что веселого? — спросил врач, кивая на потолок. — Дымы. — Много? — Четыре крейсера и, кажется, отряд миноносцев. — Вам бы лучше остаться в лазарете и полежать. — Благодарю. Что лежа, что стоя — один черт... Когда он, хромая, выбрался из лазарета, старший офицер Блохин сообщил, что появились еще два крейсера: — Честь имеем: противу нас вся эскадра Урю. Настигая русский крейсер, японский адмирал Урю расцветил свои мачты сигналом: АДМИРАЛ НЕБОГАТОВ СДАЛСЯ. — Огонь! — скомандовал Лебедев, и порыв горячего воздуха распушил его бороду, словно веник. Погоня за одиноким крейсером длилась до позднего вечера, когда по левому траверзу «Донского» обрисовались контуры мрачной и нелюдимой скалы Дажелета. Урю вызвал по радио от берегов Кореи еще два крейсера, еще два эсминца. Забежав на пересечку курса, они захлопнули то крохотное «окошко», через которое корабль устремлялся к Владивостоку. |
