|
— Выносить раненых на верх, вязать их к койкам и выбрасывать за борт, — распоряжался Блохин с мостика. Коковцев попрощался с офицерами крейсера, на палубе его придержал молодой матрос с приятным лицом. Даже козырнул: — Ваш высокобродь, а что дале-то будет? — Я бы сам хотел знать это, братец... Ранен? — Бог миловал, — отвечал матрос. — Ошалел, это верно. — Помоги мне... можешь? Вместе выкупаемся. — Как не помочь? Вместе завсегда веселее... Над ними, упавшими в быстро бегущую воду, тяжело и мощно промчало крейсерский корпус. Вынырнув, Коковцев увидел, что японцы спускают шлюпки, а все море усеяно головами людей, плывущих к Дажелету. «Дмитрий Донской», кажется, уже сбросил давление в котлах, он качался на большой глубине, впуская в себя через кингстоны забортную воду. Его мостик по-прежнему был заполнен офицерами — они уйдут последними... Неистовый кашель удушал Коковцева после того, как он заглянул во впадину бездны, где так темно и жутко (и где, может быть, уже навеки затих его сын). Матрос вцепился во флаг-капитана, усердно его поддерживая, орал прямо в ухо, сочувствуя: — Сблюй!.. сблюди - легше станет, трави, трави... Волна несла их на пенистых плюмажах гребня, потом сбрасывала пловцов куда-то низко, и в эти моменты Коковцев ничего не различал, кроме водяных стен, окружавших его. Японцы со своих кораблей старательно светили прожекторами, отчего море, и без того мрачное, казалось еще ужаснее. — Как зовут? — спросил Коковцев, чуть отдышавшись. — Бирюков я... Пашка... гальванер... мы-то рязанские! Волна несла дальше, то вздымая наверх, то погружая в глубину, и Коковцев сорвал с ремешка именные часы. — Ты моложе меня, — сказал он Бирюкову. — Может, и доплывешь до Дажелета, а я... возьми! Держи часы... Бирюков, словно он сошел с ума, дико захохотал. — Да куды ж я опаздываю? — спросил Пашка, длинной струйкой выпуская изо рта воду. — На што мне в ваши часы глядеть? Или уж остатние минутки считать? Ха-ха-ха... — Слушай.,, не дури! Коли спасешься, отдай часы сыну моему... Никите Коковцеву! Запомни и адрес, братец: Петербург, Кронверкский... дом со швейцаром. Я там живу... там я жил! Бирюков перехватил часы, волна тут же разорвала их руки, офицера повлекла в одну сторону, матроса в другую. — Отда-а-а-ам... — пропаще замерло вдалеке. Одиночество сразу ослабило волю. Утопающий за бритву хватается, но сейчас перед Коковцевым — только волны, и не было даже бритвы, чтобы за нее ухватиться. Дажелет высился в освещении прожекторов, напоминая театральную декорацию, мимо с адским шумом промчало большое тело незнакомого корабля, и Коковцева чуть не затянуло под его работающие винты. Волшебной чередой в сознании возникали вещи, которые он трогал, женщины, которых целовал, деньги, которые транжирил, и застолья, на которых роскошествовал... Это был конец! В шуме моря — скрипы уключин и всплески весел. — Скорее... скорее... — шепотом умолял Коковцев. Волна вскинула его выше, он увидел белый вельбот, а японский офицер, сидевший на румпеле, показался спасителем. — Хаяку... хаяку! — звал его Коковцев. - Скорее! Грубые руки вцепились в воротник тужурки, потащили Коковцева внутрь шлюпки; японский офицер держал в руке русско-японский разговорник, из которого с улыбкой вычитал слова. — Зи-да-расту, — сказал он. — Каки по-жи-ва-те? — Камау-на, — отвечал Коковцев. — Хорошо... Да! Теперь все хорошо, даже великолепно. |
