– Вы сказали, что здесь нет магии! – напомнил Евлампий.

– Ни нет, а не действует, – сжав губы ответил Оливье. – Как шторма в Стародоле.

– Почему же я чую сильное магическое возмущение? – возразил голем.

– Нас заметили, – севшим голосом сказал дядя.

Мне стало не по себе. Я понял, Оливье боится.

Скрежет приближался. Тонким визгливым скрипом действуя на нервы. Но темнота застилала глаза непроглядной пеленой.

Я обернулся к двери. Спасение совсем рядом.

Феи всё ещё игрались с рукой, но тянуть не собирались.

Лязг когтей резал уши, нарастая.

– Я не вернусь! – закричал Оливье во тьму.

В ответ раздался хохот, похожий на захлебывающийся крик утопающего. Со страху я дёрнул рукой и сжал ладонь, закупорив пару фей в кулаке. Они так перетрусили, что начали биться в пальцы, как говорил архивариус, со всей большущей кучей нерастраченной магической энергии. Феи так лупили крылышками, что звон оглушал.

Меня не то что потащило, а прямо попёрло через барьер. В междумирье ещё болтались ноги, а всё, что выше пояса, уже наслаждалось природой Фейри Хауса. Удовольствие, конечно, сомнительное. От одного вида собственного тела, висящего посреди одуванчиковой поляны в окружении ошалевших от ужаса, звенящих на все лады, фей, мутило не меньше, чем от скрипа когтей в междумирье.

– Старайся, – натужно бормотал голем, будто помогал.

За телом проявилась правая нога. Чтобы за что-нибудь уцепиться, я разжал кулак. Вырвавшиеся феи, ужасающе свистя, прыснули прочь, трепыхая помятыми крылышками. Я схватился за траву и потянул. Отталкиваясь освобожденной ногой и размахивая рукой, я тащил из междумирья всё то, что там еще оставалось. Липкая завеса сопротивлялась недолго, со звонким чпоком отпустив меня целиком.

Левая нога выскользнула вдогонку за правой, потащив веревку и рукав зелёного дядиного камзола. Нащупав в нём руку, я дернул со всех сил. Из пустоты появилось плечо, а за ним, принявшаяся орать голова:

– Тащи скорее!

Я обхватил руками и поволок. Получалось быстро, даже несмотря на мешающихся под ногами фей. Они кружили, пища на все голоса, и поднимая хоть маленькую, но всё-таки бурю. Тонкие голоски, лепетали на своём языке, разбавляя всемирным, получалась визгливая какофония.

– Тюлюля, трам-пам-пам, верзила, дзинь-дзинь!

Затянув дядю, я схватился за веревку.

– Обрежь её! – завопил Оливье. – Он звал кого-то из них! Он во всём виноват!

– Не позволю! – вмешался Евлампий.

– Завянь, он попал на крючок, его не спасти!

– Попытаемся, – хладнокровно ответил голем.

Я поднажал. Дядя бросился ко мне, на ходу вытягивая саблю. Увидев оружие, я хотел бросить веревку, но не успел. На меня из ниоткуда вывалился архивариус.

Мы упали. Старик был чуть тяжелее воздушного шарика. Маги оставили один пробитый после праздника Большого Ветродуя. Он так же упал в пыль, и тяжело пыхтел, попусту растрачивая остатки воздуха. Такой же пустой, невесомый и жалкий. Высвободившись из его балахона, я сел. Оливье стоял над нами с обнаженной саблей и пристально разглядывал Мровкуба.

– Он не поменялся? – подозрительно уточнил он.

– Нет, – неуверенно замотал я головой, отползая подальше.

На вид архивариус остался прежним. Таким же заросшим и худым.

– Если на него напали? – спросил Евлампий. – Почему нет ран, да хоть каких-нибудь повреждений?

Оливье не ответил. Взяв архивариуса за руку, он нащупал пульс и считал, причмокивая губами.

– Что с ним? – спросил голем.

– Не дышит, как рыба, выброшенная на берег, – покачал головой дядя.

Я огляделся. Бледные, трясущиеся феи кружили неподалеку, разгневанно звенели, но близко не подлетали.