|
Этот языковый барьер оказался частью раздражения – хотя большинство взрослых Ониан разговаривали на смеси Английского, Интерлинга и Русского, считавшегося beche‑de‑mer [нечто вроде матросского сленга, пиджин, «трёпанг» (фр.) ] глубокого космоса, давно уже выученного Бродягами, в то время как дети его не знали – что к тому же оказалось и так уж и плохо, поскольку это незнание предотвратило интенсивный допрос Уэба и Эстелль об их собственном мире, его культуре и истории. Вместо этого, они вскоре обнаружили, что принимают участие в довольно сложной игрой преследования, называвшейся Матрица, похожей на перебежки‑пятнашки, за одним исключением – игра была трехмерной. В нее играли в двенадцатиэтажном здании, имевшем прозрачные перекрытия, так что всегда можно было разглядеть положения других игроков и кроме того – расположенные в стратегических точках спиндиззи и шахты с фрикционным полем позволяли быстро перескакивать с этажа на этаж. У Уэба первого зародилось подозрение, что здание либо построено специально для этой игра, либо его полностью оставили для этой цели, так как прозрачные перекрытия были соответствующим образом расположены и кроме того, само здание, похоже не имело ничего другого, что можно было бы использовать для других целей.
Сперва Уэб посчитал, что игра достаточно увлекательна, но так же и сбивает с толку – он оказался одним из первых ликвидированных игроков. Если бы не импровизация со сменой правил, он оказывался бы «Этим» каждый новый цикл, но даже и под защитой новых правил он не смог показать хороший результат. С другой стороны, Эстелль, восприняла Матрицу, словно она родилась для этой игры и буквально через полчаса ее длинноногая, худенькая фигурка, столь же худенькая, как и у остальных мальчишек, стрелой проносилась среди калейдоскопа бегущих фигур с поразительной грациозностью и быстротой. Когда пришло время ленча, запыхавшийся Уэб со своим уязвленным чувством собственного достоинства, более чем приветствовал возможность выбраться из города в жаркий полудень пологих холмов. – Они такие хорошие; мне они нравятся, – сказала Эстелль, приподнявшись на локте, чтобы задумчиво попробовать дыню, имевшую очертания тыквы и зелено‑серебристый цвет, которую ей дал один из мальчишек‑Ониан – очевидно, как приз. При первом же укусе, послышалось тихое, но довольно долгое шипение и воздух вокруг них наполнился столь сильным ароматом пряностей, что Эстелль пришлось чихнуть сразу пять раз подряд. Уэб было засмеялся, но его смех неожиданно прервался пароксизмом его собственного чиха. – О да, они нас _л_ю_б_я_т_, – выдохнул он, вытирая глаза. – Ты так здорово сыграла в их игру, что они подарили тебе бомбочку, наполненную газом для чихания, чтобы ты больше уже не играла в нее. Но тем временем запах резко упал по интенсивности, снесенный навевавшим едва заметным ветерком. И спустя какое‑то время Эстелль осторожно запустила пальцы в рану, которую она нанесла плоду и разломила дыню. Больше ничего не произошло; запах теперь был вполне переносим, и они оба неожиданно заметили, что он едва различим, но одновременно вызвал усиленное слюноотделение. Эстелль передала Уэбу его половинку. И он впился зубами в хрустящую белую плоть гораздо активнее, чем намеревался. Результат заставил его прикрыть глаза; вкус был похож на быстрозамороженную музыку. Они прикончили плод в уважительной тишине и, утерев свои рты хитонами, снова улеглись на траву. Спустя какое‑то время, Эстелль произнесла: – Хотелось бы мне, чтобы мы могли поговорить с ними получше. – Мирамон мог разговаривать с _н_а_м_и_ достаточно хорошо, – сонно ответил Уэб. – Ему и не нужно было нудно учить наш язык. Здесь у них это делается с помощью машин, как это было у нас, когда мы были Бродягами. Я хотел бы, что бы и у нас так оставалось и сейчас. – Гипнопедия? – спросила Эстелль. |
