– Он отравит сами приборы, – сказал Мирамон. – А существа в кораблях пострадают от полного нервного блока. Они умрут, как умрут и сами корабли. И не останется ничего, кроме сотни мертвых корпусов.

Амальфи издал долгий, хриплый вздох.

– Ничуть не удивительно, что вас не заинтересовал наши breadboard приспособления, – сказал он. – С такой штукой вы и сами могли бы стать какой‑нибудь иной Паутиной Геркулеса.

– Нет, – твердо ответил Мирамон. – Такими мы бы никогда не могли стать.

– Боги звезд! – воскликнул Хэзлтон. – Так все кончилось? Так быстро?

Улыбка Мирамона оказалась холодящей. – Я сомневаюсь, что мы когда‑нибудь еще услышим о Паутине Геркулеса, – сказал он. – Однако то, что ваши Отцы Города называют отсчетом – продолжается. До конца этого мира осталось только десять дней.

Хэзлтон вернулся назад к дозиметрам. Какой‑то момент он тупо неотрывно смотрел на них. Затем, к полному изумлению Амальфи, он начал смеяться.

– Что тут такого смешного? – проворчал Амальфи.

– Сами посмотрите. Если бы люди Мирамона когда‑либо и столкнулись к Паутиной Геркулеса в реальном мире – они бы проиграли.

– Почему?

– Потому что, – ответил Хэзлтон, вытирая свои глаза, – пока он отбивался от них, мы все получили дозу радиации, превышающую смертоносный предел. Мы все, сидящие здесь, мертвы точно так же, как если бы в нас не существовало никаких признаков жизни!

– И это что – шутка? – спросил Амальфи.

– Конечно же шутка, босс. Все это не имеет ни малейшей разницы. Мы больше уже не живем в таком «реальном мире». Мы получили дозу. Через две недели нам станет плохо, мы начнем лысеть и нас начнет тошнить. И через три недели мы все умрем. И вы _п_о_‑_п_р_е_ж_н_е_м_у_ не замечаете шутки?

– Я ее вижу, – ответил Амальфи. – Я могу еще от четырнадцати отнять десять и получить четыре; ты хочешь сказать, что мы будем жить до того момента, когда умрем.

– Не переношу человека, который просто уничтожает мои шутки.

– Это шутка – довольно старая, – медленно произнес Амальфи. – Но, может быть, она все еще и смешна; и если она была хороша для Аристофана, то, думаю, она достаточно хороша и для меня.

– Ну хорошо, я тоже считаю, что эта шутка чертовски смешная, – произнесла Ди с холодной яростью. Мирамон переводил взгляд с одного Ново‑Землянина на другого с выражением полного изумления. Амальфи улыбнулся.

– Только не говори так, если так не думаешь, Ди, – сказал он. – Все таки, это всегда было шуткой. Смерть одного человека столь же смешна, как и смерть всей вселенной. И пожалуйста, вообще отказывай нам в последней шутке. Быть может, это единственное наследие, которое мы оставим после себя.

– ПОЛНОЧЬ, – сообщили Отцы Города. – ОТСЧЕТ – НОЛЬ МИНУС ДЕВЯТЬ.

8. ТРИУМФ ВРЕМЕНИ

Когда Амальфи открыл дверь и вновь вошел в комнату, Отцы Города сообщили:

– Н‑день. НОЛЬ МИНУС ОДИН ЧАС.

В этот час все имело свое значение; a, быть может, и ничего; все зависело от того, что именно стоило вложения своего значения за время жизни в несколько тысяч лет. Амальфи покидал комнату, чтобы сходить в туалет. Теперь он уже никогда не сделает этого, как этого не потребуется и никому из присутствующих; кончина всего уже столь близка, что она обгоняла и физиологически ритмы самого тела, с помощью которых человек определял время с тех пор, как впервые подумал о том, чтобы вести его отсчет. Неужели диурез столь же достоин оплакивания, как и любовь? Что ж, может быть и так; у чувств тоже должны быть свои плакальщики; и никакое чувство, никакие мысли, никакие эмоции не являются ничего не значащими, если это последние в своем роде.