|
Старая история. Студент-медик заболел триппером и занялся самолечением. Через две недели, не показавшись врачу, решил, что выздоровел. — Сколько это продлится, доктор? — Шесть недель. Равик знал — лечение продлится дольше. — Шесть недель? Полтора месяца без заработка. А там, быть может, и больница. — Меня отправят в больницу? — Посмотрим. Возможно, потом будем лечить тебя на дому... если ты обещаешь... — Все обещаю! Только не в больницу! — Лечь в больницу все же придется. Иначе нельзя. Марта не отрывала глаз от Равика. Все проститутки как огня боялись больницы, где их держали под строжайшим надзором. Но иного выхода не было. Находясь дома, они, чтобы хоть немного заработать, через несколько дней, вопреки всем обещаниям, тайком выходили на улицу, охотились за мужчинами и заражали их. — Все расходы оплатит мадам, — сказал Равик. — А я! Я-то! Шесть недель без заработка. Я только что купила в рассрочку черно-бурую лису. Пропущу срок очередного взноса, и все пропало. Она расплакалась. — Пойдем, Марта, — сказала Роланда. — Вы не возьмете меня обратно! Я знаю! — заголосила Марта. — Потом... потом вы не возьмете меня обратно!.. Никогда, ни за что!.. Значит, на улицу... И все... и все... из-за этого... гладкого кобеля... — Мы возьмем тебя обратно. Ты приносишь хороший доход. Мужчины тебя любят. — Правда? — Марта взглянула на нее. — Конечно. А теперь пойдем. Марта и Роланда вышли. Равик смотрел им вслед. Марту обратно не возьмут. Мадам слишком осторожна. Следующий этап в жизни Марты, вероятно, какой-нибудь дешевый публичный дом на улице Блондель. А потом просто улица. Потом кокаин, снова больница, торговля цветами или сигаретами. Или, если повезет, — сутенер, который будет ее избивать, оберет до нитки, пока, наконец, не вышвырнет вон. Столовая отеля «Энтернасьональ» находилась в подвале. Поэтому постояльцы называли ее «катакомба». Днем сквозь плиты толстого стекла, которыми была вымощена часть двора, сюда просачивался тусклый свет. Столовая была одновременно курительной, гостиной, холлом, залом собраний и спасительным убежищем для беспаспортных эмигрантов: в случае полицейской облавы они могли улизнуть отсюда во двор, со двора — в гараж, а из гаража — на соседнюю улицу. Равик и швейцар ночного бара «Шехерезада» Борис Морозов сидели в том углу «катакомбы», который хозяйка именовала «Пальмовым залом»: здесь в кадке из майолики, стоявшей на тонконогом столике, коротала свой век чахлая пальма. Морозов жил в Париже уже пятнадцать лет. Он был одним из тех немногих русских эмигрантов, которые не выдавали себя за гвардейских офицеров и не кичились дворянским происхождением. Они играли в шахматы. «Катакомба» была пуста. Только за одним столиком сидели несколько человек; они пили и громко разговаривали, то и дело провозглашая тосты. Морозов с досадой посмотрел на них. — Можешь ты мне объяснить, Равик, почему именно сегодня здесь стоит такой галдеж? Почему эти эмигранты не идут спать? Равик рассмеялся. — Какое мне до них дело? Это фашистская секция отеля. — Испания? Там ты ведь тоже был. |
