|
Этому здоровяку-великану было уже за шестьдесят. — Ты доберешься до них, — сказал он. — Да. — Морозов сжал свою большую руку в кулак. — Этого я и жду. Ради этого стараюсь жить осмотрительнее. Пью уже не так часто. Может быть, ждать придется еще долго. Мне надо быть сильным. Ведь я не стану ни стрелять, ни колоть. — И я тоже. Некоторое время они сидели молча. — Сыграем в шахматы? — предложил Морозов. — Да, но я не вижу свободной доски. — А вон там профессор кончил. Он играл с Леви. Выиграл, как всегда. Равик пошел за шахматной доской и фигурами. — Вы долго играли, профессор, — сказал он. — Почти весь день. Старик кивнул. — Отвлекает. Шахматы гораздо совершеннее карт. В картах все зависит от случая. Они недостаточно отвлекают. А шахматы — это мир в себе. Покуда играешь, он вытесняет другой, внешний мир. — Профессор поднял воспаленные глаза. — А внешний мир не так уж совершенен. Леви, его партнер, забормотал что-то невразумительное. Потом умолк, испуганно огляделся и пошел за профессором. Они сыграли две партии. Затем Морозов встал. — Надо идти — распахивать двери перед сливками общества. Почему ты перестал показываться у нас? — Не знаю. Просто случайность. — Зайдешь завтра вечером? — Завтра вечером не могу. Иду ужинать. К «Максиму». Морозов ухмыльнулся. — Для беспаспортного беженца ты ведешь себя довольно нахально — посещаешь самые элегантные рестораны Парижа. — Только в них и чувствуешь себя в полной безопасности, Борис. Если вести себя как беженец, попадешься в два счета. Уж кто-кто, а ты, обладатель нансеновского паспорта, мог бы это знать. — Верно. С кем ты будешь ужинать? Уж не с германским ли послом? В качестве его протеже? — С Кэт Хэгстрем. Морозов присвистнул. — Кэт Хэгстрем? — сказал он. — Разве она здесь? — Приезжает завтра утром. Из Вены. — Хорошо. Тогда я наверняка увижу тебя у нас. — Может, и не увидишь. Морозов развел руками. — Исключено! Когда Кэт Хэгстрем в Париже, ее штаб-квартира «Шехерезада». — На сей раз дело обстоит иначе. Она приезжает, чтобы лечь в клинику. В ближайшие дни ей предстоит операция. — Тогда тем более придет. Ты ничего не понимаешь в женщинах. — Морозов сощурил глаза. — А может, не хочешь, чтобы она пришла? — С чего ты взял? — Только сейчас мне пришло в голову, что ты не был у нас с тех пор, как направил ко мне ту самую женщину. Жоан Маду. Думается, тут не простое совпадение. — Ерунда. Я даже не знаю, устроилась ли она здесь, она вам пригодилась? — Да. Сначала пела в хоре. А теперь у нее маленький сольный номер. Две-три песенки. — Ну как она, освоилась? — Конечно. Почему бы нет? — Она была в совершенном отчаянии, бедняжка. — Как ты сказал? — Я сказал: бедняжка. Морозов улыбнулся. — Равик, — проговорил он отеческим тоном, и на его лице внезапно отразились степи, дали, луга и вся мудрость мира. |
