— Кто вор? — растерянно спросил Мельников. В его мышеловку попал не хищник. Ну, во всяком случае, НЕ ТОТ хищник.

— Ррон… — выдохнул непримечательный и сполз на землю, скрючившись там, обхватив рану руками.

— Да что же это?! — вопросил Василий слезливо.

Он не знал, что делать. Он бы в отчаянии, и черная вуаль безысходности окутала его плотным непроницаемым для света облаком. И потому, когда он услышал новые шаги, тоже совсем рядом с сараем, то уже не удивился. Он ведь знал, что Витек придет, так ведь?

И тот вошел в лодочный сарай, сияя своей окостенелой улыбкой и сразу отрезал Мельникова от тела его нечаянной жертвы, а значит, и от заговоренного оружия.

Василий бежал. В конце концов, это было единственное, что он научился делать мастерски. И в сгущающихся сумерках потусторонняя тварь преследовала его и не давала ни передохнуть, ни остановиться. И почти нагнала Васька на перекрестке Центральной и большой Верхнегородской, но в этот момент в городе выключили свет.

Высокий, сияющий синим, фонарь, к которому прислонился отдышаться несчастный беглец, вдруг погас с резким щелчком и следом за своими разноцветными собратьями погрузил перекресток во тьму.

И в этой тьме хищник прошел мимо, а Василий слышал его шаги совсем рядом, слышал, как они удаляются дальше по улице. Химеры тоже могут ошибаться? Стоя в густой чернильной мгле, которая пока была спасением, Мельников подумал, что зеркало на то и зеркало, чтобы отражать не только все достоинства своего хозяина, но и все его недостатки с пугающей, бескомпромиссной резкостью.

А в темноте, по счастью, Василий видел очень и очень плохо.

* * *

В непроглядной черноте город сиял, как бесчисленное скопище маленьких желтых светлячков. С одной стороны они кучковались так плотно, что временами сливались в целые пятна желтоватого света. С другой, их было поменьше, и любили они индивидуальность, и было так, что за несколько сот метров не наблюдалось больше светляка, способного разогнать тьму.

Тьма это знала, и ночью город заливало темным потоком, в котором тонуло почти все, кроме проспектов Верхнего города.

Вот они виднеются — тонкие солнечные артерии, по которым бегают искорки поменьше, тянутся, бегут сквозь колонию светляков, а потом вырываются на волю, в первозданную темноту области и устремляются в разные стороны — кто на Москву, кто на Астрахань, кто в Сибирь.

Жирная черная змея, проходящая по самой середине светлячковой колонии — это река Мелочевка. На ней света не бывает, река не судоходна. Размытым желтоватым пятном выделяется центр, поблескивает красными глазами труба завода, да мигает одинокий печальный светляк местного ретранслятора, установленного на самом высоком месте правого берега, а у подножия его разместилось пустынное кладбище, которого совсем не видно. Его клиентам, впрочем, свет уже не нужен. То ли дело — живые.

Совсем редкий конгломерат чахлых огоньков — дачи, тут всегда экономили на освещении. Да и на всем остальном тоже. Напрасно глава садоводческого хозяйства просил вовремя платить взносы и говорил, что может организовать подсветку, тем более, что нужная вещь, вон во тьме сколько обворовали дач. Напрасно. Люди — создания вроде бы коллективные, а все равно пытаются обособиться, выделиться как-то, да другого за себя платить заставить.

Мерцающие, слабенькие, но при том очень теплые и живые искры в Нижнем городе — это костры, все еще горят, хотя толпа вокруг них и сильно поредела. Теперь, когда истерия спала, суда приходят уже только по старой памяти, или чтобы обновить завязавшиеся знакомства.

Вдоль черной змеи Мелочевки тоже что-то мерцает, один единственный слабенький огонек, то и дело прерывается, исчезает под натиском тьмы. Нет, не гаснет, просто маленький костерок почти не видно с такой высоты.