Поблескивает сиреневая виноградная искорка, ярко, уверенно. При ближайшем рассмотрении окажется, что она освещает пол улицы. Бар «Кастанеда» полон посетителей, и торговля нелегальными препаратами идет вовсю. А жильцы из дома напротив привычно ворчат и закрывают поглуше шторы от сиреневой неоновой напасти. Плюс от нее один: когда тут гаснет очередной фонарь, вывеска работает за него и еще за пару других. Но все равно, больно режущий от нее свет.

Вот так каждую ночь перемигивался город тысячью разноцветных глаз, пока не настал этот день первой половины августа.

Тьма, что укрывала город каждую ночь непрозрачной вуалью, умела ждать. Каждый раз, больно опалившись о лучистый фонарный свет, уползала она в глушь, злобно поскуливая, и обещала, и проклинала свет на сотни неслышимых голосов, что звучали все вместе подобно шелесту ветра в кронах деревьев. Что могла говорить тьма? Она говорила, что время ее наступит, и в один прекрасный день ненавистные искры умрут, и ничто не сможет помешать ей воцариться на этой земле на веки вечные, приходя с закатом и уходя, лишь когда солнце поднимет заспанное лицо с мятой перины горизонта.

Но никто не слышал ее бестелесного голоса кроме больных местной психиатрической лечебницы, что каждую ночь плотно зашторивали окна и сбивались как овцы в одну, исходящую крупной дрожью, стаю, и не реагировали на ласково-увесистые увещевания санитаров. А жаль, что не слышали. Может быть, умей люди вслушиваться в это исполненное злобы шептание, все и повернулось бы по-другому.

В эту ночь тьма дождалась. Как мутные морские волны, что под светом луны медленно, но неотвратимо заливают опустевшие пляжи, так и тьма, зародившись на окраине Верхнего города начала свое наступление.

В половине двенадцатого ночи в городе зародился темный прилив. Как уже говорилось, появился он на окраине города Верхнего, совсем рядом с шоссе, и уже оттуда стал распространяться концентрическими, все увеличивающимися кругами. И там, где проходили темные волны, свет гас. Если бы человек компетентный посмотрел этой ночью на город с высоты птичьего полета, то не поверил бы своим глазам и наверняка сказал бы, что это невозможно.

«Нет, — сказал бы он вам, глядя, как гаснут захваченные приливом фонари, как друг за другом лишаются света многоэтажные глыбы Верхнегородских домов. — Этого не бывает! Свет выключается раз и навсегда во всем городе, когда выходит из строя электростанция!»

А потом его прагматическая натура взяла бы верх, и он стал бы нести себе успокоительную чушь про подстанции, что вырубаются друг за дружкой находящимися в сговоре людьми, про волны землетрясения, что повреждают кабели один за другим — все то, что пытаемся мы себе объяснить, абсолютно при этом ничего не понимая в происходящем. Это не были подстанции, не было землетрясение, не было другой ерунды. Была только дождавшаяся своего тьма. Был темный прилив. И подобно всем приливам, он мечтал скрыть под собой абсолютно все оголившиеся утесы.

Тихо угасли лампы на площади Центра, погасли в фойе кинотеатра «Призма». Обесточились десятки крошечных бутиков вдоль Центральной улицы, и погрузились во тьму витрины больших магазинов, сразу сделав стоящие на них манекены похожими на одетых в дорогие меха призраков.

Все дальше и дальше распространялся прилив, и сотни, а потом тысячи людей недоуменно вскидывали головы в наступившей неожиданно тьме. Лишь некоторые из них выглядывали в окно и успевали увидеть, как гаснет стоящий в соседнем квартале дом — еще один полный людей лайнер, затонувший в океане тьмы.