Влад только головой качал. Не вопросы надо было задавать — действовать.

Тем более, что события в городе явно входили в пике, этого не было видно, но явственно чувствовалось. Людей на улицах уже практически не встречалось. Двери магазинов были либо забиты крест-накрест досками, либо гостеприимно открыты в совершенно пустые помещения. И от этой пустоты становилось страшнее всего, страшнее, чем от вида десятка изувеченных трупов, поджидавших группу в одной из продовольственных точек. Встретили ли эти тела, тогда еще вполне живые, свои страхи или просто наткнулись на предприимчивую группу мародеров, оставалось загадкой. Да и не интересовало это никого, тем более что продуктов там уже не было.

Призрак голода на горизонте так и не замаячил, но гурманам приходилось лишь вздыхать — в ход пошли солдатские рационы. Не кривясь, их поглощали только Дивер, Мельников да все тот же Никита, которому похоже все равно было, что поглощать, лишь бы питать свое исхудавшее тело. Степан как-то признался, что ему доводилось есть и кошачий корм, но происходило это все в таком жутком запое, что корм воспринимался вполне нормально и даже радовал вкусным похрустыванием.

Как питались остальные горожане? Да также, перехватывая еду друг у друга, совершая дерзкие налеты на соседние общины, всегда со стрельбой и большой кровью. В каждой из общин выделился лидер, который контролировал набеги, рождаемость и смертность, и за свое руководство взымал десятину. Неосознанно, эти сплоченные группы людей вели себя подобно средневековым феодальным общинам, с некоей примесью коммуны. По упорно ползущим по опустевшим улицам слухам кое-где даже практиковался давно забытый обычай первой брачной ночи. Но народ не роптал, не возмущался, поддаваясь стадному чувству, он знал — вместе легче. Вместе можно выжить. Как следствие такой тесной сплоченности, количество Исходящих из подобных угрюмых общин приблизилось к нулю. Это были крупные золотые слитки, которые остались на вселенском сите тогда, как вся остальная мелочь уже провалилась вниз. Напряженно борясь за жизнь, эти группы раз за разом пытались покинуть город, и у них ничего не получалось, но настойчивость была такова, что преодоление туманного барьера оставалось делом времени. В своих безуспешных попытках эти люди уже достигли упорства потока воды, что год за годом стачивает в пыль несокрушимые гранитные скалы.

Влад не хотел бежать, он чувствовал след, некую связь событий и людей, которая выстраивалась, стоило напрячь мозговые извилины. Все слишком туманно и неявно, но она была.

Разобраться с этим в ближайшие дни помешала история с Мартиковым, окончившая большой городской охотой.

На следующий день после очередного побоища на Школьной улице Павел Константинович Мартиков очнулся стоя посередине пустой комнаты в квартире Александра Белоспицына с широко разведенными руками и скрюченными в суставах пальцами. Пока сквозь царивший в голове разброд он пытался понять, что происходит, глаза уже фиксировали окружающее. От стены к стене ходил, совершая в воздухе руками круговые пассы, ослепший Евлампий Хоноров, испуганно выкрикивая что-то вроде: «Что случилось! Что происходит?!», а остальные пятеро сгрудились в дверях и с откровенным страхом смотрели на Мартикова. Дивер сжимал автомат, дуло которого смотрело прямо в лицо бывшему старшему экономисту. Позади через окно пялилась мутная луна, бросая мертвенный световой квадрат на стену.

— Что?! — выдохнул Мартиков, но тут Евлампий шагнул вперед и наткнулся на стену, прямо на лунный отсвет и загремел на пол. Белоспицын поспешно подскочил к нему, поддерживая под локоть, помог подняться.

— Он успокоился? — спросил кто-то из стоящих с сомнением.