Но у Ворона, его Ворона, в глазницах полыхал жидкий красный огонь, а значит, потусторонняя птица была непохожей на других. В отличие от этих роющихся в отбросах комков перьев, она была разумной, может быть это был коллективный разум всех ворон на земле? Рамена-нулла зябко передернул плечами, стоя в полутьме арки. Редкие прохожие, рискнувшие сунуться в искусственный туннель, бросали на стоящего острые взгляды, в которых подозрительность мешалась со смутным опасением.

Рамена все рассчитал правильно, человек, на которого показал Ворон, должен пройти здесь, чтобы вернуться домой. Вот уже два часа, как он ушел за водой к единственной в округе водоколонке. Сектант видел, как возвращаются оттуда жильцы, сгорбившиеся под тяжестью сосудов, вмещающих в себя влагу жизни. Выглядели они подуставшими, но странно счастливыми, словно отвоеванная вода стала вдруг занимать для них одно из первых мест в человеческом хитпараде ценностей. Вчера Ворон сказал:

— Смотри, Рамена, кто тебя окружает! Люди, твои соседи, твои земляки, они не видят истины, они погрязли в мелочных делах и насущных проблемках. Им уже не постичь потустороннего, им уже не увидеть истины. Мрака истины, Рамена. Они слабы духом и зависят от слишком многого количества вещей. Они изнеженны. А когда их начинают лишать этих вещей, этих удобств, они не возвышаются, а, напротив, окончательно деградируют. Бойся их судьбы, и смотри, каким бы ты стал, если бы я не взял тебя под свое крыло.

Экс-сектант помнил, что при этих словах его словно насквозь пронизало острое и горячее чувство благодарности, смешанное с ощущением вселенского покоя и защищенности. Он действительно был под крылом, и там, под черными глянцевыми перьями, было тепло и уютно, как под толстым пуховым одеялом. Сладкое чувство причастности — такое Дмитрий испытывал только в раннем детстве, когда еще не начавшая спиваться мать разрешала ему спать вместе с собой. Материнское тепло, оно неожиданно вернулось к Рамене уже в зрелом возрасте, и что еще может пожелать в такой ситуации человек?

А вот теперь он видел, что Ворон был прав. Этот восторг на лицах горожан, с боем нацедивших жалкие двадцать литров воды! С боем уже сейчас, а что будет дальше?

Мимо Рамены неспешно прошествовал давешний журналист, руки его оттягивали эмалированные ведра, наполненные почти до краев. Этот даже не покосился, занятый какими-то своими мыслями, глубокая складка пробороздила его лоб — судя по всему, думы были невеселыми. Ворон сказал, что в конце концов придется убить и его, но не сейчас, а чуть попозже, когда он начнет становиться по настоящему опасным.

Хотя чем этот понурый субъект мог оказаться опасным, брат Рамена, хоть убей, не понимал. Как, впрочем, и сегодняшняя жертва — хилый малолетний книжник, живущий в одном доме с марателем бумаги. Этот вообще казался неспособным раздавить даже муху. Стихоплет, хренов…

Было еще несколько людей, которых необходимо было устранить. Никогда не мечтавший о ремесле киллера, Рамена-нулла спокойно и с прохладцей воспринял указания Ворона. Теперь временами ему вообще казалось, что пестрая смесь эмоций, что бывают у каждого человека, вдруг обретает строй и порядок, словно стягивается в один ровный жгут, в одно мощное всеохватывающее чувство — чувство преданности Ворону. А все то, что осталось за пределами этого могучего ощущения, больше не имело никакой цены.

Поэтому, когда долговязый нескладный силуэт появился в проеме арки, Рамена ни на секунду не задумался о том, что собирается совершить. Надо признать, что Просвещенный Ангелайя со всеми его психотропными прибамбасами и думать не мог о такой степени послушания.

Раменова астеничная жертва волокла две массивные двадцатилитровые канистры, и волокла явно из последних сил. Парень что-то цедил себе под нос, и на всю арку было слышно его затрудненное дыхание.