– Веня, смени пластинку, – морщится Гаранин.

– А, пусть, – равнодушно роняет Дугин. – Чем бы дитя ни тешилось…

Не сговариваясь, все смолкают как по приказу: это прекратилась морзянка. Мы, не отрываясь, смотрим на дверь, нам совершенно ясно, что разговоры, которые шли до сих пор, – ерунда, а главное нам сейчас скажут.

Из радиорубки выходит Николаич, за ним Скориков. Их лица непроницаемы, напрасно мы пытаемся прочесть на них долгожданные новости.

– Слетелись, как мотыльки на огонь, – обмениваясь взглядом с Гараниным, шутит начальник. – Что, все собрались?

– Валя! – кричит Веня, – С вещами на выход!

Из камбуза выбегает Горемыкин.

– Чай подавать, Сергей Николаич?

– Кажется, нам будет не до чая, – пристально глядя на Семенова, пророчествует Груздев.

– Все в Кассандру играете? – Николаич усмехается. – Дела обстоят так. «Обь» пробилась вперед и находится от нас в ста десяти километрах.

– Что я говорил?! – бурно восторгается Веня. – Старушке «Оби» гип‑гип… ура!.. Чего вы?

На Венин призыв никто не откликается.

– Это пока все, что моряки смогли сделать, – продолжает Николаич. – Между нами сплошной и торосистый десятибалльный лед. Припай унесло, но путь «Оби» преграждает ледяное поле шириной в десятки километров. Фактически за пять дней ледовая обстановка не изменилась. Теперь уже ясно, что через это поле «Обь» пробиться не может.

– Что значит «не может»? – повышает голос Пухов. – Она должна, обязана пробиться!

– Даже ценой своей гибели? – тихо спрашивает Гаранин.

Пухов хочет что‑то сказать, но беспомощно машет рукой. Груздев усмехается. Кажется, он прав, нам действительно будет не до чая.

– А как же мы? – Нетудыхата растерянно приподнимается. – Как же мы?

– Черт бы их побрал! – взрывается Веня. – Это как понимать, отец‑командир, второй год подряд зимовать, что ли?

– Я еще не закончил, – резко обрывает его Николаич. – Выход все‑таки найден. На Молодежной законсервированы самолеты, один ЛИ‑2 и две «Аннушки». Капитан Самойлов и летчики, находящиеся на борту «Оби», решили возвращаться на Молодежную, чтобы эвакуировать нас по воздуху.

– Но ведь это тысяча пятьсот километров в один конец! – вырывается у Пухова. – В лучшем случае неделю ждать…

– Везучий ты, Веня, как паровоз! – сокрушается Веня.

Я искоса смотрю на Гаранина. Внешне он совершенно спокоен, одобрительно кивает и улыбается, но представляю, что творится у него на душе. Только он знает настоящую цену этой лишней недели. И меня охватывает бессильная ярость. Я готов второй, третий год подряд торчать в этих проклятых снегах, лишь бы Андрей Иваныч сегодня, сейчас оказался дома!

– Обстоятельства пока сильнее нас, друзья, – успокаивает Николаич. – Оставшиеся дни нужно использовать для дела. Я имею в виду научные и прочие отчеты – их следует готовить уже сейчас, на корабле будет много соблазнов: солнце, бассейн, кинофильмы… Если вопросов больше нот, будем пить чай.

– Какие уж тут вопросы! – уныло произносит Пухов.

СЕМЕНОВ

«Здравствуй, Веруня, дорогая! Две недели тебе не писал, а сейчас выдался свободный часок, и сажусь за „роман в письмах“, как Андрей называет мой гроссбух.