Философ безрадостно смотрит на мир, видя лишь «…грандиозный круговорот, не имеющий ни начала, ни конца, в котором мировая материя не утрачивает ни одного из имеющихся атрибутов, не приобретает ни одного нового, заключает в себя, как в кольцо, все возможные «конечные» циклы развития»¹¹. Атрибут — неотъемлемое свойство. Согласно Спинозе, мышление и протяженность — атрибуты субстанции (Бога). А человек? Для Спинозы человек — модус, нечто временное и случайное. Был — и нет его, может и вообще не быть.

Между тем «антропный принцип», утвердившийся в современной космологии, исходит из того, что необходимость появления человека была заложена в условиях «Большого взрыва», сотворившего нашу Вселенную. Вот почему более истинной, нежели гилозоизм, мне представляется иная философская теория, возникшая как антитеза ему: мир, природа, жизнь идут вперед, отвоевывая все новые и новые рубежи у косной материи. Был хаос, стал космос, возврата нет и быть не должно. Камень не мыслит, он обладает лишь потенцией мышления; возможность, правда, — часть действительности; после Гегеля нельзя их противопоставлять, но не видеть разницы тоже непозволительно.

Больше всего меня удручает та часть статьи Ильенкова, где речь идет о будущем, о конце истории и возврате к стартовой позиции. «…В какой-то очень высокой точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно (выделено мной. — А. Г.) космическую катастрофу, вызывая процесс, ведущий к возрождению умирающих миров в виде космического облака…»¹² Меня такое «огненное омоложение» сущего не устраивает. Тем более что оно сейчас вполне возможно. И именно его необходимо избежать. В этом состоит космическая ответственность духа.

Космонавт В. И. Севастьянов, прокомментировавший работу Ильенкова, увидел в ней открытие и назвал его финализмом — в смысле «финита ля комедиа»: спектакль окончен, ступайте по домам. Напомню, что есть иная, более традиционная трактовка финализма, восходящая к Аристотелю, как направленности развития, движения к высокой цели. Это куда почетнее для человечества, чем видеть в себе лишь «взрыватель», дающий начало обратному процессу, «лишь спусковой крючок».

Для Э. В. Ильенкова дух — это знание и умение. Он упустил из виду третью ипостась идеального — морально-ценностное измерение. «В марксизме нет ни грана морали» (не в смысле аморальности теории, а в плане ее самодостаточности). Мне приходилось часто слышать от него этот афоризм, который, как ему казалось, оправдывал гносеологически-практический подход к делу. Если есть правильная теория, то все в порядке. Когда я возражал ему и говорил что-то о непостижимом, о ценностях, в ответ получал иронический стишок:

Жизнь и смерть, считал он, — медицинский факт, не более того. Человек — модус. Ни атрибутом, ни тем более субстанцией ему не стать, даже если счет будет идти не на дюжины, а на миллионы и миллиарды человеческих жизней. Жизнь — форма существования белковых тел, обмен веществ с окружающей средой. Ничего сверх того.

В 1965 году в Тбилиси прошел Всесоюзный симпозиум по проблеме ценностей, на котором грузинские коллеги поставили вопрос о возможности аксиологии в пределах широко понимаемой философии марксизма. Московская делегация (за редкими исключениями) возражала. Ильенкова здесь не было, но его единомышленники рьяно отстаивали идею всемогущества и всеполноты знания: только несовершенством познавательного аппарата можно объяснить то, что в глазах иных людей предмет значит больше, чем он есть на самом деле.