|
В обиходной речи «миф» — это выдумка. Не так в философии. Здесь под мифом понимают особую форму мысли, наиболее простую, наиболее всеобщую, присущую человеку на всех ступенях его развития — и на первоначальной, и на нынешней. Миф — это яркий образ (рассказ и изображение), который воспринимается как сама реальность. Когда древний грек говорил, что солнце — это бог Гелиос, то он был убежден: живое существо на огненной колеснице движется по небосклону, и строил соответствующим образом свое поведение — возносил молитвы, совершал жертвоприношения и т. д. По Лосеву, «миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность»<sup>2</sup>.
В первобытном мифологическом мышлении восприятие, переживание и волевой импульс слиты воедино (этнологи сравнивают это с поведением толпы в зрительном зале при крике «Пожар!»). У современного человека подобные психологические акты в достаточной мере дифференцированы, миф — состояние души, их объединяющее. Миф — это аффект, ставший поступком. В мифе откладываются первые крупицы знания, но в целом это не познавательная, а поведенческая модель, образ не мира, а действия. Как форма знания миф абсолютно устарел, как побуждение к действию он сохраняет свое значение. Содержание мифа может быть высоким, гуманистическим, но может быть и низким, враждебным человеку. С развитием культуры миф очеловечивается, возводится на более высокую ступень, но возможна и регрессия. И разрушение мифа не приводит к торжеству его антипода — рациональности: один миф лишь уступает место другому. На смену фашистскому «мифу XX столетия» пришли новые формы массового, по сути мифологического сознания. Культ потребления — один из них. Культ демократии — другой, науки и технического прогресса — третий, культ моды — четвертый. Сейчас эти мифы господствуют у нас, вытеснив миф классовой борьбы и построения коммунизма. Миф лежит за пределами размышления. Это бессознательная форма мысли. В этом плане миф сродни музыке, это как бы среднее между музыкальным произведением и связной речью. О бессознательном знали древние. Этой проблемой занимался Лейбниц, затем Кант. «На великой карте нашей жизни, — утверждал он, — освещены только немногие пункты»<sup>3</sup>. В полном мраке сознания может идти такой процесс, как художественное творчество. Представьте себе, пишет Кант, музыканта, импровизирующего на органе и одновременно разговаривающего с человеком, стоящим подле него: одно ошибочное движение, одна неверно взятая нота, и гармония разрушена. Но это не происходит, хотя играющий не знает, что он сделает в следующий момент, а сыграв пьесу, не в состоянии записать ее нотными знаками. Миф — это чудо, которое, однако, принадлежит порядку вещей; повторим: здесь нет различия между естественным и сверхъестественным, существует только одна, абсолютная реальность. Немецкий философ Э. Кассирер, изучавший мифологическое мышление, писал: «Колдун, появляющийся в маске бога или демона, не только подражает богу или демону, но и принимает их природу, превращается в них, сливается с ними. Здесь нет никакого изображения, представительства, нет и представления, ничто не «подразумевается» кроме того, что действительно осуществляется. Когда в ходе развития мифологического мировоззрения такое разделение наступает, появляется специфически религиозное сознание»<sup>4</sup>. Первая форма собственно религии — вера в духов, обожествление окружающей природы — предметов и животных (анимизм и фетишизм). П. Флоренский, который был великолепным знатоком русского фольклора, нашел удивительно точные и поэтичные слова для рассказа об остатках такого рода представлений в душе дореволюционного русского крестьянина: «Послушайте, как крестьянин разговаривает со скотиною, с деревом, с вещью, со всей природою: он ласкает, просит, умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и, порою, ненавидит. |
