— У вашего напарника мы уже спросили, но хотелось бы знать вашу версию происходившего. Хорошо. То есть, вы не можете утверждать, что эти люди незнакомы?

— У меня нет никаких оснований, позволяющих сделать какие-либо выводы по этому вопросу.

— Допустим. А вы не прослеживаете дальнейшую судьбу ваших пациентов?

— Нет. Мы сдаём их в приёмный покой, и всё.

— То есть, больше вы пострадавшего не видели? Не посещали его? Не встречались с кем-либо, интересовавшимся его состоянием?

— Нет.

— А как долго вы находились рядом с ним? Полчаса, час?

— Ну, с момента, когда нас остановили, и он оказался в машине, пока оказывала помощь, пока доехали, сдали, минут пятнадцать, может, немного больше.

— И за это время он даже мимолётно не сказал ничего, наводящего на мысли о том, кто нанёс ему ранения?

— Нет. Вначале он молчал, потом пытался отказаться от госпитализации, а позже потерял сознание.

— А вы как-то фиксируете причину ранения? У вас же наверняка появились подозрения, что он получил вред своему здоровью в результате противоправных действий?

— Причина записывается, не исходя из наших предположений, а исключительно со слов пострадавшего. Если сказал: не помню, не скажу, или, например, говорит, что его ударили ножом, то так и пишем, если говорит, упал… на нож, например, значит, пишем — упал.

— Хорошо. А если, как в нашем случае — явно, очевидно — огнестрельное ранение? А он говорит: я шёл, упал, и получилось так. Что вы напишете?

— Что сказал, то и напишем.

— Хорошо. Ну, и всё же у вас наверняка появилось впечатление, что вред нанесён в результате противоправных действий? Было? Угу. Вы сообщали об этом в вышестоящие органы или сотрудникам полиции?

— Ну, дело в том, что там были сотрудники полиции и, конечно, есть приказ, согласно которому мы при выявлении подобных случаев обязаны осведомлять о них по ноль два, но сотрудники уже были на месте, и кто-то сказал, что в этом нет необходимости.

— Угу. Но пока что мы толком не узнали, были ли сотрудники полиции, или раненый сам остановил машину и сел к вам. Опишите сотрудников полиции, которые присутствовали. Они предъявили вам удостоверения, представились? Как они выглядели?

— Не помню. Я была занята пострадавшим, и если они и представлялись, то я не обратила внимания, собственно, как и на их внешность.

— А они что-нибудь спрашивали?

— Кто-то интересовался состоянием и узнавал, в какую больницу повезём пострадавшего.

— И при этом они ничего не сказали? Может, переговариваясь между собой или обращаясь к пострадавшему?

— Кажется, что-то про скинхедов. Я не помню, я пыталась кровотечение остановить в это время.

— А пострадавший отличался как-то внешностью?

— Да, он имел сходство с представителями южных республик.

— Не совсем корректное высказывание, но допустим. А вы можете припомнить, сколько раз в своей практике вы сталкивались с тем, что к вам обращаются люди с огнестрельными ранениями?

Какое-то время в зале суда висела тишина:

— Не помню, — неуверенно произнесла свидетель.

— Ну, а порядок? Один, десять, сто?

— Может, несколько было…

— Хорошо, тогда вопрос: чем вызвано то, что вы ничего не помните? Времени прошло не так и много, случай не самый распространённый.

— Почему это я не помню? Я чётко помню, как оказывала помощь, а что при этом кто-то говорил… я, возможно, была слишком сосредоточена, чтобы обращать на это внимание.