— Не надо пыток, — угрюмо сказал он, когда епископ повторил свое предложение.

Боэмунд едва заметно повел плечами. Лишенный своего рыцарского вооружения, он казался уже в плечах и тоньше в талии, но глаза его по-прежнему горели фиалковым, недобрым огнем.

Пан Кондрат вполголоса обратился к князю Доминику на латыни. Епископ утер пот со лба,

— Он кого-то покрывает, — обратился он к Авгус-ту, который даже вздрогнул, когда с ним неожиданно заговорили. — Но как мы это узнаем, если он от всего отпирается?

— Вздор, — угрюмо сказал Август.

Что? — спросил епископ, ошеломленный.

— Вздор! — заорал князь Яворский ему в лицо, сорвался с места и подошел к пленнику вплотную. В лице Боэмунда не дрогнул ни один мускул. — Думаешь, ты лучше всех? Думаешь, тебе все позволено? — Он сжал кулаки. — Господи, с каким удовольствием я бы убил тебя!

— Ну так убей, — отозвался Боэмунд, не двигаясь с места. — Только ты не посмеешь. Трус! Ты хорош лишь из засады нападать да с мечом бросаться на безоружного.

Август сделал такое движение, словно хотел задушить рыцаря. Доминик в тревоге поднялся с места; но племянник его разжал кулаки и отступил назад.

— Без оружия ты не останешься, — прохрипел он. — Завтра мы в смертном бою решим, кто из нас прав и кто из нас чего-то стоит. — Он обернулся к судьям. — Ну? Чего уставились? Завтра, я сказал! Все равно ведь вы не можете казнить его и остаться чистенькими, верно? Ну так я сделаю это за вас!

Он вышел, грохнув дверью так, что на столе писца подпрыгнула чернильница. Пан Кондрат задумчиво погладил бородку. Епископ побледнел. Доминик пожал могучими плечами.

— В этом что-то есть, — с расстановкой молвил королевский представитель. — Он прав: лучше так, чем топором палача.

— А если крестоносец его убьет? — робко встрял епископ.

— На все воля божья, — спокойно сказал Доминик. — В любом случае он не протянет долго, с его-то болезнью.

— Значит, поединок?

— Да. Это избавит нас от множества хлопот.

На том и порешили. Пленника увели в покои и приставили к нему стражу, а все остальные отправились к вечерне.

Глава шестнадцатая,

в которой происходит решительное объяснение, которое, однако, ничего не решает

Мадленка явилась на вечернюю мессу в числе прочих придворных князя и оставалась на ней до конца, невзирая на перешептывания знатных дам и их неодобрительные гримасы. Ей все-таки удалось уговорить родителей вернуться в Каменки; она обещала выехать за ними вслед сразу же после похорон Франтишека, которые, как уже понял проницательный читатель, были только предлогом, чтобы задержаться и посмотреть, что произойдет с синеглазым. Мать дала ей понять, что может на всякий случай остаться, но Мадленка твердо отказалась от ее помощи.

Пан Соболевский оставил Мадленке двух слуг и горничную, а сам тот же час отбыл с родными восвояси, ни с кем не прощаясь. Дочь Беата должна была на днях родить, и пан Соболевский мечтал о внуке, которому, за отсутствием сыновей, собрался оставить имение и земли.

Эта проблема волновала его больше всего, и, так как Мадленка заверила его, что ей уже ничего не грозит, он поддался на ее уговоры и с легкой душой двинулся в обратный путь, не подозревая, что одновременно выбывает и из нашего повествования. Прощайте, пан Соболевский; вы были занудой, вы всю жизнь находились под каблуком у жены, но мы, ей-богу, не держим на вас зла. Счастливого пути!

После мессы к Мадленке подошел князь Август и спокойно уведомил ее о том, что собирается убить крестоносца в честном поединке, ибо отпустить пленника, натворившего столько зла, совесть не велит, а казнить того, кто сдался добровольно, и того накладней.