Парменион понимал, насколько безрассудно было биться об заклад, что он укротит его, но все прочие методы уже не помогали. Фессалийцы не верили в «объездку» их коней на фракийский манер, когда кони нагружаются тяжестями и бегают, пока не запыхаются, и лишь после этого им на спину сажают седока. Этот метод, говорили лошадники, ломает дух коня. Фессалийцы верили, что всегда важно развивать связь между человеком и его скакуном. Ну а для боевого скакуна и его седока такая связь была жизненно необходима. Когда доверие было сильным, большинство коней охотно подпускали седоков в свои стойла.

Но с Титаном было совсем не так. Трое конюхов пострадали от него, получив укус зубами или копытом по ребрам. А в последний раз он сбросил с себя и оттоптал спину молодому фессалийцу, который с тех пор не чувствовал собственного тела ниже пояса и лежал прикованный к постели в общем бараке. По словам Берния, ему недолго осталось до смерти.

Парменион побежал трусцой вдоль линии холмов, обдумывая предстоящий день. Фессалийцы верили, что Титан одержим демоном. Возможно так и было, но Парменион в этом сомневался. Конь дикий, это да; необъезженный, это точно. Но чтобы одержимый? Какой прок демону вселяться в тело пасущегося коня? Нет. Должно быть более понятное объяснение — даже если оно пока что не получено.

Он бегал, пока рассвет не окрасил небо в пурпур, потом остановился, чтобы посмотреть на необычайное сияние звезд в голубых небесах, медленно исчезающее, пока не осталась одна лишь Северная Звезда, крохотная и беззащитная против восходящего солнца. Вскоре и она исчезла с небосвода.

На вершине холма подул холодный ветер, и его покрытое потом тело задрожало. Сузив глаза, он осмотрел земли, которые теперь принадлежали ему, сотни миль Эматийской равнины, пастбища, леса, холмы и ручьи. Ни один человек не мог охватить взором эти владения от края до края с одной точки, но с этой вершины он видел семь выпасов, на которых росли его табуны. Шестьсот коней содержались здесь, а за грядой холмов на востоке были еще овцы и козы, пять деревень, два городка и большой лес, поставляющий превосходную древесину, которую закупали кораблестроители из Родоса и Крита.

— Теперь ты богач, — проговорил он вслух, вспоминая дни бедности в Спарте, когда туника у него была много раз перешита, а сандалии не толще пергамента. Повернувшись, он посмотрел на дом с высокими колоннами и с двадцатью комнатами для гостей. Отсюда были видны статуи, украшавшие садовый ландшафт, и несколько домов для рабов и слуг.

Человек должен быть счастлив, имея всё это, упрекнул он себя, но его сердце забилось чаще при этой мысли.

Вновь прибавив ходу, он побежал к стойлам и загонам, осматривая холмы, разглядел и одинокого Титана в его загоне. Конь тоже скакал, но остановился, чтобы посмотреть на него. Волосы на голове Пармениона зашевелились, когда он пробегал мимо заграждения под убийственным взглядом Титана. Площадь, выделенная жеребцу, была небольшой, шагов восемьдесят в длину и пятьдесят в ширину, забор был сколочен из прочных толстых досок. Ни один конь на свете не смог бы преодолеть такое препятствие, но даже не смотря на это, когда Титан стал галопировать в его сторону, Парменион невольно взял правее, увеличивая расстояние между собой и забором. Этот секундный страх разозлил его, подогревая его решимость покорить гиганта.

Он увидел, как Мотак разговаривает с тощим Кронием и мальчишкой Орсином возле дальних ворот, и двадцать с лишним фессалийцев собрались посмотреть на предстоящее состязание. Один из них взобрался на забор, но Титан перебежал через загон и встал на дыбы, готовый ударить копытом, так что парень спрыгнул обратно, обезопасив себя, к вящему веселью своих товарищей.

— Нехороший это день для таких скачек, — сказал Мотак Пармениону. — Ночью лил дождь, и теперь земля скользкая.

Парменион улыбнулся. Старый фивянин предлагал ему легкий путь к отступлению.