Глава 8. ПАРАДНЫЙ ЗАЛ В РЕЗИДЕНЦИИ ДИРЕКТОРА НА ДЭДЗИМЕ

Десять часов утра 3 сентября 1799 г.

— Ответ сегуна на ультиматум — это сообщение мне, — жалуется Ворстенбос. — Почему лист бумаги, свернутый рулоном и положенный в пенал, должен провести целую ночь в магистратуре, словно какой‑то почетный гость?

Если письмо пришло вчера вечером, почему его сразу не принесли мне?

«Потому что, — думает Якоб, — послание сегуна равноценно эдикту римского папы, и вручение без церемонии сродни измене».

Но он держит свои мысли при себе: в последнее время он заметил в поведении директора нарастающую холодность к нему. Она проявляется неявно: там похвальное слово о Петере Фишере, здесь сухая ремарка Якобу, и недавно «незаменимый де Зут» опасается, что его ореол потихонечку меркнет. Ван Клиф тоже не решается на ответ директору. Давным-давно у него появилась способность отличать риторические вопросы от тех, что по существу. Капитан Лейси откидывается на спинку скрипнувшего кресла, заложив руки за голову, и что‑то очень тихо насвистывает. На японской стороне стола сидят переводчики Кобаяши и Ивасе и два главных писца.

— Мажордом магистрата, — объясняет Ивасе, — должен доставить послание сегуна очень скоро.

Унико Ворстенбос недовольно хмурится, разглядывая золотой перстень — печатку на пальце.

— А что Вильгельм Молчаливый, — интересуется Лейси, — думает о своем прозвище?

Старинные напольные часы идут мерно и громко. Мужчинам жарко, они молчат.

— Небо сегодня, — замечает переводчик Кобаяши, — переменчиво.

— Барометр в моей каюте, — соглашается Лейси, — обещает бурю.

На лице переводчика Кобаяши вежливость и невозмутимость.

— Бурю, — добавляет ван Клиф, — а то и тайфун.

— А-а, — понимает переводчик Ивасе. — Тайфун… мы говорим, тай-фу.

Кобаяши потирает выбритую голову. «Похороны лета».

— Если сегун не согласится поднять квоту на медь, — говорит Ворстенбос, скрестив руки, — это будут похороны Дэдзимы. И острова, и тепленьких местечек переводчиков. Кстати, господин Кобаяши, правильно ли я понимаю из вашего молчания, что поиски украденной вещи, привезенной из Китая и принадлежащей Компании, не продвинулись ни на дюйм?

— Расследование движется, — отвечает главный переводчик.

— Со скоростью улитки, — цедит сквозь зубы директор. — Даже если мы остаемся на Дэдзиме, мне придется послать рапорт генерал-губернатору ван Оверстратену о том, с каким безразличием вы защищаете собственность Компании.

Якоб — спасибо острому слуху — слышит марширующие шаги. Ван Клиф тоже их слышит.

Заместитель директора подходит к окну и смотрит вниз, на Длинную улицу.

— A — а, наконец‑то.

Два стражника встают по обеим сторонам двери. Знаменосец заходит первым: на знамени — символ сегуната Токугава, три листа мальвы. Входит мажордом Томине, держа священный пенал с документом на блестящем лакированном подносе. Все в комнате кланяются свитку, за исключением Ворстенбоса, который говорит: «Заходите, мажоржом, садитесь и позвольте нам узнать, решило ли Его высочество в Эдо спасти этот остров от бедствий».

Якоб замечает еле скрываемую недовольную гримасу на лицах японцев.

Ивасе переводит слово «садитесь» и предлагает стул.

Томине брезгливо смотрит на иностранную мебель, но у него нет выбора.