|
Мегрэ хотел спросить ее, но не знал, как задать этот вопрос. - Вы никогда не были обручены? - Никогда. Но вопрос, который он хотел задать ей, был несколько иной. Она заинтересовала его, и особенно теперь, когда он увидел ее комнату. Заинтересовала, как загадочная статуя. Он думал о том, трепетало ли уже от страсти это совсем не соблазнительное тело, была ли она кем-нибудь еще, кроме преданной сестры, примерной дочери, хозяйки дома, одной из семьи Питерсов, скрывалась ли, наконец, под этими ее обличьями настоящая женщина! А она не отводила взгляда. Она не пряталась. Она, должно быть, чувствовала, что он разглядывает не только ее лицо, но и фигуру, и даже не вздрогнула. - Мы ни с кем не встречаемся, кроме наших родственников Ван де Веертов. Мегрэ колебался, и голос его звучал не совсем естественно, когда он сказал: - Я хочу попросить вас проделать один опыт... Не спуститесь ли вы в столовую и не поиграете ли на рояле, пока я вас не позову... Если возможно, ту же вещь, что и третьего января... Кто тогда играл? - Маргарита... Она поет и аккомпанирует себе... Она брала уроки пения... - Вы помните, что это было? - Все то же. "Песня Сольвейг"... но... я... я не понимаю... - Это просто опыт... Она вышла из комнаты и хотела закрыть за собой дверь. - Нет! Оставьте ее открытой... Через несколько минут ее пальцы уже небрежно скользили по клавишам, раздавались едва связанные друг с другом аккорды. А Мегрэ, не теряя времени, открывал шкафы в спальне девушек. Первый шкаф был для белья. Аккуратные стопки рубашек, панталон, нижних юбок, все тщательно отглажено... Аккорды сливались в мелодию. Слышалась знакомая песнь. А толстые пальцы Мегрэ перебирали белое полотняное белье. Какой-нибудь свидетель, несомненно, принял бы его за влюбленного или, скорее, за человека, утоляющего какую-то тайную страсть. Грубое, прочное, не знающее износа белье, без малейшей кокетливости. Белье обеих сестер лежало вместе. Теперь дошла очередь до ящика: чулки, подвязки, коробочки со шпильками... Никакой пудры... Никаких духов, кроме флакона одеколона, которым, вероятно, пользовались только по большим праздникам... Звуки стали громче... Дом наполнялся музыкой... Теперь, кроме звуков рояля, слышался голос, который понемногу стал заглушать аккомпанемент. Но ты ко мне вернешься, Прекрасный мой жених. Это пела не Маргарита! Это пела Анна Питере! Она выделяла каждый слог. Она с тоскливым чувством подчеркивала отдельные фразы. Пальцы Мегрэ по-прежнему ощупывали материю в шкафу. В одной из стопок белья зашуршало что-то похожее на бумагу. Еще одна фотография. Любительский снимок в коричневом тоне. Молодой человек с вьющимися волосами, тонкими чертами лица, выступающей вперед верхней губой, с самодовольной, чуть-чуть иронической улыбкой. Мегрэ не смог бы сказать, кого напомнила ему эта фотография. Но она напомнила ему кого-то. Тебе верна останусь, Тобой лишь буду жить. Низкий голос, почти мужской, постепенно стал медленно затихать. |
