Они проговорили несколько часов, как старые друзья. Офелия рассказала ему, что у нее двое детей и она прожила тридцать три счастливых года с Матиасом Эйсагирре, который любил ее так же сильно, как настойчиво преследовал ее когда то своими ухаживаниями. Она тоже любила его, причем так сильно, что детям порой казалось, будто они лишние.

– Он мало изменился, он всегда был спокойный, великодушный и невероятно мне предан; с годами его достоинства только укреплялись. Я помогала ему, как могла, в его работе. Дипломатия – трудная вещь. Каждые два три года мы меняли страну, нужно было переезжать, оставлять друзей и снова начинать жизнь в другом месте. И для детей это тоже было нелегко. А самое неприятное – это светская жизнь, я не гожусь для коктейлей и продолжительных застолий.

– Тебе удавалось рисовать?

– Я пыталась, но не очень получалось. Всегда находились более важные или более срочные дела. Когда дети разъехались учиться по университетам, я объявила Матиасу, что выхожу на пенсию как мать и жена и собираюсь посвятить себя живописи всерьез. Он оставил меня в покое и больше не просил сопровождать его на светские мероприятия, что было для меня самым трудным.

– Он и правда уникальный человек.

– Жаль, что ты не был с ним знаком.

– Однажды я его видел. Он поставил печать на мои въездные документы в Чили, куда я прибыл на «Виннипеге» в тридцать девятом. Я никогда этого не забуду. Твой Матиас был очень порядочный человек, Офелия.

– Он одобрял все мои замыслы. Представь себе, он брал уроки, чтобы разбираться в моих работах, поскольку ничего не понимал в искусстве, и профинансировал мою первую выставку. Шесть лет назад он умер от проклятого сердечного приступа, и я до сих пор плачу каждую ночь оттого, что его нет рядом со мной, – поведала Офелия в порыве сентиментальности, заставившем Виктора покраснеть.

Она добавила, что с тех пор полностью освободилась от обязанностей, мешавших ер призванию; она жила, словно крестьянка, на участке земли в двухстах километрах от Сантьяго, где ухаживала за фруктовыми деревьями и разводила длинноухих карликовых коз, которых продавала, как талисманы, и без конца рисовала. Она не покидает мастерскую, разве что ездит к детям – в Бразилию к сыну, в Аргентину к дочери, – или на выставки, или раз в месяц навещает мать.

– Ты знаешь, что мой отец умер?

– Да, это было в газетах. Чилийские газеты доходят до нас с опозданием, но доходят. Он играл важную роль в правительстве Пиночета.

– Только поначалу. Он умер в семьдесят пятом. Моя мать после этого расцвела. Отец был деспотом.

Она рассказала, что донья Лаура значительно меньше предается обязательным молитвам и благотворительной деятельности, а все больше игре в канасту и спиритизму в компании с несколькими другими старыми эзотериками, которые общаются с душами ушедших в потусторонний мир. Так она поддерживает контакт с Леонардо, своим обожаемым Малышом. Священник Висенте Урбина считает это новым грехом, запятнавшим очаг семьи дель Солар, после того как донья Лаура открылась ему на исповеди; он то точно знал, что вызывать покойников есть дьявольская практика, однозначно осуждаемая Церковью.

Офелия говорила о священнике с сарказмом. Она сказала, что в свои восемьдесят с чем то лет Урбина был епископом и яростно защищал методы диктатуры, полностью узаконенные западной христианской культурой в ее борьбе со зловредностью марксизма. Кардинал, который организовал приход для защиты преследуемых и вел счет без вести пропавших, вынужден был призвать его к порядку, когда он в своей экзальтации дошел до того, что стал оправдывать пытки и массовые казни. Епископ неутомимо выполнял свою миссию по спасению души, особенно среди прихожан богатого квартала, и оставался личным духовником семьи дель Солар, став еще влиятельнее после смерти кардинала.