Шаги в коридоре, и вошел Иннес. Он был до мрачности серьезен.

— Мы, конечно же, уже слышали печальные новости… Такая трагедия! Полли сама не своя.

Не успел он сесть, как в гостиную въехала в кресле его жена. Серый блузон она сменила на платье нефритового оттенка, которое только сильнее подчеркивало ее бледность. Уайклифф не мог не отметить про себя, что перед ним очень больная женщина.

Когда всякое движение в комнате прекратилось, Уайклифф сказал:

— Как мне доложили, в ночь со вторника на среду вы не видели и не слышали ничего необычного, это верно?

— Ничего.

— Простите меня за вопрос, но вы спите в одной спальне?

— Мы даже спим в одной постели, — сказал Иннес, и слова его прозвучали зло.

— Хорошо! — Из этого нельзя было заключить, что именно одобрил Уайклифф. — В таком случае пора перейти к делу.

Он открыл свой «дипломат» и достал карандашный набросок, найденный в комнате Хильды.

— Наверное, я должен пояснить, что вы сейчас выступаете в роли свидетеля и консультанта одновременно. Прежде всего, вы видели это раньше?

— Нет.

— Но мне казалось, что каждый историк искусств специализируется на своем периоде…

Иннес усмехнулся и перебил его:

— Вы совершенно правы. Мой конек — европейская живопись конца девятнадцатого века, и я не могу ничего не знать про Писсарро, если вы хотели спросить именно об этом.

— Угадали. Этот набросок был нами обнаружен в спальне Хильды. Она кнопкой прикрепила его к обратной стороне одного из выдвижных ящиков.

— Вот чудачка! А сами вы что об этом думаете? Быть может, это ученический этюд? Импрессионисты интересовали ее больше, чем другие старые мастера, но зачем прятать рисунок?

— Там было еще письмо. Посмотрите, оно датировано январем прошлого года.

— Примерно в это время она и зачастила к нам, — сказала Полли Иннес. — Ей хотелось выговориться, но мешала скованность. Она очень нервничала.

Иннес быстро пробежал глазами текст письма.

— Вот это да!

— Вам что-нибудь известно об этом?

— Абсолютно ничего. Как я вам уже говорил, Хильда никому не доверяла.

— Вы с ней когда-нибудь разговаривали о Писсарро?

— Не больше, чем о других импрессионистах. Понимаете, Хильда в живописи совсем не разбиралась, но быстро усваивала информацию — и это касалось всего, что ее интересовало. Она была замечательной девочкой, и тем печальнее все, что приключилось с ней.

Полли бросала взгляды поочередно то на мужа, то на сыщика. Было заметно, что разговор стал ей в тягость. Потом она вдруг сказала:

— Вы должны меня извинить, мистер Уайклифф. Прошу прощения…

Иннес вскочил и открыл дверь, чтобы она смогла покинуть комнату. Закрыв ее, он обернулся к Уайклиффу:

— Полли очень тяжело сейчас. Последние события совершенно выбили ее из колеи. Она была очень привязана к Хильде.

Они снова уселись друг против друга.

— Вы считаете, что этот набросок может иметь какое-то отношение к ее смерти? — спросил Иннес.

— Не знаю. На первый взгляд это маловероятно, но нам приходится хвататься за любую ниточку. По крайней мере, она предпочла спрятать рисунок, а это само по себе что-то означает. Вы успели составить себе представление о нем?

— Могу только повторить, что было сказано в письме из Национальной галереи.