А еще «мамка» виртуозно владела русским языком, особенно той его частью, которая в годы победившего социализма считалась вроде как не существующей. Затейливая вязь ее речи, перемежавшаяся тем, чего якобы не существует, была очень колоритной, но ни капельки не вульгарной. Находились упрямцы, утверждавшие, что и они так могут. Слово в слово повторят то же самое – и уши вянут.

Из своей будущей жизни я знал, что Нина так и останется непревзойденным носителем этого умения до самого конца службы в милиции, но при этом ни одни уши не пострадают от ее увлекательных тирад. Даже будущий муж ее, профессор и доктор искусствоведения, будет утверждать потом, что первый импульс любви сразил его наповал как раз в тот момент, когда он услышал выступление Нины по какому-то там поводу. Что это было за мероприятие, так, однако, и осталось неизвестным.

Разжившись не только кипяточком, но и душистой заваркой, я вернулся к Джексону. На двери к этому времени уже висела строгая табличка, исполненная от руки самим хозяином кабинета: «Не входить! Идет операция!». Это Джексон так глумился, а заодно и защищался от посторонних. Просто запирать дверь у нас было не принято. Стоит так поступить, и тебя могут заподозрить в чем угодно: в пьянстве, прелюбодеянии, чтении «Посева» или какой-нибудь самиздатовской литературы, а то и в связи с инопланетянами. А так все прилично: сыщик медицинского розыска под своей волшебной лампой извлекает мозг из очередного маньяка – все пристойно.

Когда я зашел в кабинет, там уже сидел дознаватель Щеглов, привлеченный табличкой на двери, и проводил испытание своих зубов посредством полученной от Джексона сушки. На сухую это получалось плохо: ни зубы, ни сушка сдаваться не торопились.

Я устроился рядом с ними и кивнул Митрофанову: готов.

– Так вот, – начал тот и замолчал, прикидывая, видимо, как ловчее построить интригу. – В пятницу это было. Звонит мне опер из СИЗО, Мишка Петров, и по голосу уже слышно, как он рад, что меня на месте застал. Мнется, мямлит, что-то невнятно толкует почти шепотом, но по всему видно, что помощи просит. «В чем?» – спрашиваю. Да у них тут сиделец один немножко сбежал, так поймать бы надо. Они засады уже все расставили, только у его бабы не смогли, сил не хватает. А баба живет аккурат на моей земле, так что не помогу ли я?

Джексон звучно отхлебнул из чашки, выключил наконец свою лампу и продолжил:

– Я спрашиваю: а почему все втихаря? Ориентировки нет, и сам ты вон чуть не шепотом разговариваешь. Отвечает, что хотят по-быстрому его поймать и никуда об этом ЧП не докладывали. А то, мол, сам понимаешь, поотрывают нам и головы, и все остальное, и форму красивую отнимут. А уж если быстро не получится, так уж тогда семь бед – один ответ. Я у Мишки спрашиваю: так кто он такой, каких будет, насколько опасен? А тот одно: ты выйди, пожалуйста, в адрес поскорей, тебе же до места пять минут, а я быстренько подскочу, все расскажу, на все вопросы отвечу. Ты там у подъезда постой только, и делать-то ничего не надо. И приметы беглеца начинает мне рассказывать.

Джексон замолчал. Щеглов отложил в сторону невредимую баранку, вдумчиво потрогал зуб, потом посмотрел на рассказчика:

– Ну?

– Что «ну»? Поймали мы его. Мишка чуть не зацеловал засранца до смерти от такой радости. Вот в умных книгах, в наставлениях всяких пишут, как меры по поиску и задержанию сбежавших из-под стражи надо организовывать. Ориентировки там, перекрытие путей и адресов, соотношение сил и все такое. А тут к тебе обратились за помощью, и что делать? Понятно ведь, что все это авантюра чистейшей воды. Ничего не знаю: ни кто такой, ни зачем сбежал? Может, ему свидетеля грохнуть надо, и он ни перед чем не остановится, раз уж на побег решился? Может и меня заодно порешить. И что мне, отказать, потому что все неправильно? Так ведь одно дело делаем.