Вот только жаль, что она, эта самая история, никогда об этом не узнает.
Баронесса пригубила вина, причмокнула, оценивая послевкусие, покачала головой, вероятно, что-то отметив про себя, после чего поставила
бокал и деловито произнесла:
– Не знаю, куда вы там вошли и почему при этом не вытираете ноги, а только я несу за вас ответственность перед дедом.
– Но мадам, – не утерпел и высунулся из-за газеты Каратаев, – мы не можем сейчас вернуться в Германию! У нас дела здесь, в Австрии. Может
сложиться так, что нам вообще придется покинуть Европу. Надолго покинуть. Вы понимаете?
– Нет, не понимаю. Почему?
– Почему-почему… Потому. Вы читаете газеты?
– Конечно.
– Что из последних новостей привлекло ваше внимание?
– Что привлекло? – Она задумалась. – Оправдание этой психопатки Келло, застрелившей Кальме, например. Вот вам образчик французского
правосудия, которое может и рубить головы своим королям, и объявлять сумасшедших дамочек чуть ли не героинями.
– Но между этими событиями больше ста двадцати лет!
– Не имеет значения. У них это национальное.
Вини многозначительно посмотрела на Нижегородского, затем на Каратаева.
– Вы думаете, я не понимаю, зачем вы спросили меня о газетах? Вы ведь имели в виду политику? Так вот, я никогда не снизойду до того, чтобы
обсуждать с мужчинами политику. Единственное, чего они способны добиться в конечном счете, – это война. И чем умнее их разглагольствования
о политике, тем неизбежнее тупик, в который они всегда приходят.
– Что же вы предлагаете? Вы же не станете отрицать, что в Европе налицо серьезный политический кризис? – спросил Каратаев.
– Я предлагаю молчать. Игнорировать. Ни о чем не спорить. Если необходимо действовать, то действовать немедленно. Но нет, вы заводите
разговоры, повсюду митинги, в пивных стучат кружками, в парламентах оппозиция топочет ножками, газетчики соревнуются друг с другом в
красноречии, а через две недели никто уже не помнит, в чем собственно проблема. Все знают, что что-то произошло и кого-то надо непременно
наказать, только не помнят кого и за что. А главное, не хотят помнить, ведь первопричина зачастую настолько ничтожна, что становится даже
неловко за такое количество произведенного по этому поводу шума.
– Браво! – захлопал в ладоши Нижегородский. – Вы верно подметили: раздуть из мухи слона – это и есть политика. Однако вернемся к нашему
маленькому сплоченному коллективу, фрау Винифред. Мне грустно такое говорить, но нам с Августом действительно придется вас покинуть. Это
как раз тот случай, когда нужно действовать немедленно.
Вини поняла, что сейчас в обществе этих двоих она лишняя. Как ни любопытно ей было узнать, что они затеяли, но обида, причиненная таким их
отношением, оказалась сильнее. Она молча встала и ушла, не попрощавшись. Нижегородский долго смотрел ей вслед.
– Мы не могли поступить иначе, – сказал Каратаев.
Утром следующего дня компаньоны выехали в направлении Грайна. В клубах иссушенной жарким летом пыли их «Ситроен» мчался на запад по левому
берегу Дуная, соревнуясь в скорости с догоняющим его ярким августовским солнцем. Солнце победило. Оно обогнало их и уже опускалось за
горные пики Дахштайна, когда порядком измотанный Нижегородский подруливал к воротам замка-монастыря новых тамплиеров. |