Ливайн огляделся: комната переполнена жуткой, тяжелой, покосившейся мебелью. Он выбрал наименее изношенное кресло и сел на самый краешек. Хотя он был невысокого роста, колени его почти касались подбородка; не покидало ощущение, что, стоит пошевелиться, тут же упадешь.

Управляющий колобком прокатился по комнате, опустился в одно из кресел, погрузившись так, будто уже никогда не собирался из него вылезть.

— Настоящее горе, — продолжал Сетовать он. — И подумать только — я, возможно, мог бы предотвратить это.

— Вы? Каким образом?

— Это случилось примерно в полдень, — сказал управляющий. — Я смотрел телевизор и вдруг услышал голос из квартиры напротив. Кто-то кричал: «Эл! Эл!» Тогда я вышел в коридор, но крики прекратились. Я не знал, что делать. Подождал с минуту и опять пошел смотреть телепередачу. Вероятно, тогда это и произошло.

— Не слышали ли вы какого-нибудь другого шума, когда были в коридоре? Только крик?

— Да, только это. Я думал, что это был один из их споров, и собирался сказать, чтобы вели себя потише, но все прекратилось прежде, чем я успел открыть свою дверь.

— Споров?

— Да, между мистером Грубером и мистером Перкинсом. Они имели привычку спорить, как только сойдутся, кричали друг на друга, — в общем, сущий обезьянник. Другие жильцы всегда выражали недовольство. Они спорили иногда поздно ночью. Жильцы, конечно же, вскакивали и звонили мне с жалобами.

— О чем же они спорили?

Управляющий пожал полными плечами:

— Кто знает? Называли какие-то имена. Людей. Писателей. Оба они считали себя великими писателями или чем-то в этом роде.

— Может, они дрались, грозили друг другу? Например, не угрожал ли один из них убить другого?

— Нет, они только кричали и обзывали друг друга. Тупица, невежда и тому подобные выражения… Но на самом деле, они, я думаю, любили друг друга. Во всяком случае, всегда были вместе. Им просто нравилось спорить, только и всего. Знаете, как это принято у студентов. У меня здесь прежде снимали комнаты ребята из колледжа, и они были точно такими же. Все любят спорить. Конечно, ничего подобного раньше здесь не случалось.

— Что за человек был Грубер? Вы не могли бы рассказать о нем?

Управляющий какое-то время обдумывал вопрос.

— Спокойный парень, — проговорил он наконец. — За исключением тех случаев, когда находился с мистером Перкинсом. Тогда он кричал так же громко и часто, как и другие. Но обычно был спокойным. И с хорошими манерами. Это просто удивительно для современного парня. Он был всегда вежлив и всегда готов прийти на помощь, если это требовалось. Помню, как-то раз я тащил кровать на третий этаж. Мистер Грубер подошел и энергично стал помогать, так что большую часть работы сделал он.

— И, кажется, он был писателем? По крайней мере, пытался стать им?

— О, безусловно. Я почти все время слышал стук пишущей машинки. И мистер Грубер всегда носил с собой блокнот, записывал в нем что-то. Я спросил его однажды, что он туда, заносит, и он ответил, что это описания мест, подобных Проспект-парку, и людей, знакомых ему. Он говорил, что всегда хотел стать писателем, подобным какому-то парню по имени Вулф, который тоже жил в Бруклине.

— Понимаю, понимаю. — Ливайн с трудом выбрался из кресла. — Очень вам благодарен.

— Не стоит, — отмахнулся управляющий и засеменил за Ливайном к двери. — Это все, чем я мог помочь.

— Еще раз благодарю, — произнес Ливайн.

Он вышел в коридор и остановился, обдумывая ситуацию.