Далее следовал вывод:

«Мистер Макгоуэн не достиг никакого или почти никакого прогресса в осознании степени сексуальной извра­щенности и насилия, которые очевидны в его преступлении. К сожалению, он, по всей видимости, по-прежнему справляется с этими негативными аспектами своей личности путем подавления и отрицания точно также, как и в период совершения преступления».

Так же, как и в трех предыдущих, в отчете Макнайла «не обнаружено признаков, указывающих на непосред­ственную угрозу насильственных действий мистера Макгоуэна в будущем». Тем не менее автор перестраховался и добавил: «В неформализованной обстановке его способности справляться с приступами ярости, неприятием окру­жающих и чувством сексуальной неполноценности остаются под вопросом».

Для меня совокупность этих отчетов стала наглядным свидетельством нечеткости нашего понимания мышле­ния и мотивов человека, не говоря уже об их связи с физической деятельностью головного мозга. Иногда получает­ся прямо увязать психический симптом с физическим недостатком деятельности головного мозга или нервной си­стемы, но в большинстве случаев это невозможно. Более того, иногда мы говорим, что некое жестокое, асоциаль­ное или преступное действие явилось следствием психического или эмоционального нездоровья. В других эпизо­дах мы утверждаем, что преступник не страдает психическим заболеванием как таковым, у него просто определен­ное «расстройство характера», и поэтому он в большей степени ответственен за содеянное. Но чем психическое заболевание отличается от расстройства характера? Психиатр ответит на этот вопрос, процитировав DSM1, но действительно ли это поможет определить, где проходит грань между ними в конкретном случае?

Мы с моими коллегами по поведенческой криминалистике исходим в своей работе из того, что любой человек, совершающий насильственное преступление против личности, является психически нездоровым. Это фактически так, поскольку «нормальные» люди таких преступлений не совершают. Но наличие у преступника психиатрического диагноза как такового не означает, что он невменяем. Это юридическое, а не медицинское понятие, имеющее пря­мое отношение к установлению виновности.

Дать определение невменяемости пытаются вот уже много лет, но, так или иначе, все эти попытки вращаются вокруг известного «правила Макнотена», сформулированного британской судебной системой после покушения на убийство премьера Роберта Пила, которое в 1843 году совершил некий Дэниел Макнотен. Стрелявший в упор убил не Пила, выходившего из своего лондонского дома, а его личного секретаря Эдварда Драммонда. Суд присяжных признал страдавшего манией преследования Макнотена невиновным по причине его невменяемости. С тех пор эта позиция претерпела множество вариаций и интерпретаций, но в основе своей юридическим критерием вменяемо­сти подсудимого для британских и американских судов является его способность отличать хорошее от плохого. Ес­ли он неспособен на это, находясь под влиянием бреда или навязчивой идеи, то его признают невменяемым.

Возможно, ближе всех других под определение подлинно невменяемого маньяка подходил уже покойный Ри­чард Трентон Чейз. Он был убежден, что должен пить женскую кровь, чтобы не умереть. Находясь в психиатриче­ской клинике для душевнобольных преступников, ловил зайцев, спускал им кровь и впрыскивал себе в руку. Если ему удавалось поймать птичку, Чейз откусывал ей голову и выпивал кровь. Это был не садист, получающий удо­вольствие от причинения боли или смерти более слабым. Это был самый настоящий психический больной, а не обычный преступник-социопат. В возрасте тридцати лет он покончил с собой в тюремной камере, приняв смер­тельную дозу прибереженных для этой цели антидепрессантов.