|
Визажистка закончила обмахивать его лицо кисточкой, но не ушла, а осталась стоять и слушать. — Сейчас я занят, Троэльс, — добродушно посетовал Бремер. — Да и у тебя дела, я полагаю. Может, попозже… — Я требую объяснений. Они решили отойти к окну за неимением более уединенного места. Хартманн не выдержал, заговорил еще на полпути: — Сначала вы крадете наш план. Потом обещаете абсолютно нереальное количество квартир, которое, я точно знаю, вы никогда не построите… — А-а, — усмехнулся Бремер, — как я понимаю, ты поговорил с Кирстен. Она ужасная болтушка, и я предупреждал тебя. — Теперь вы спекулируете смертью девушки и пользуетесь чужой бедой, чтобы вызвать кризис… хотя прекрасно знаете, что мы делаем все, чтобы помочь родителям и полиции. Лицо Бремера потемнело. Он двинулся на Хартманна, грозя пальцем ему в лицо: — Что ты себе позволяешь? Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Я что, обязан просить у тебя разрешения на каждый свой шаг? Ты сам виноват во всех своих проблемах. Ты не имел никакого отношения к той машине и все же не захотел об этом сразу объявить. И о чем только думала твоя Скоугор? — Я делаю то, что считаю нужным. Мэр расхохотался: — Ты дитя, Троэльс. Я и не догадывался, что все так плохо. Да еще этот нелепый альянс с клоунами Эллер… — Не надо казаться хуже, чем вы есть, Бремер. Это трудно, я знаю… — О господи, я словно с твоим отцом разговариваю. То же безрассудство, та же паранойя. Как это печально. — Я требую… — Нет! Голос Бремера громом прокатился по студии, и все присутствующие умолкли. Хартманн тоже. — Нет, — повторил мэр спокойнее. — Ты мне не указчик. Найди мне стоящего соперника, а не портновский манекен в модном костюме. Церковь была аскетичной и холодной, священник — тоже. Они сидели перед ним, пока он перечислял возможные варианты — молитв, музыки, цветов. Они могли попросить что угодно, кроме одного — того, в чем нуждались более всего: понимания. Беседа напоминала диалог в магазине. — Можно нам «Чиста, как розы бутон»? — спросила Пернилле, полистав вместе с Тайсом сборник гимнов. Священник был в коричневом пиджаке и серой водолазке. Он уточнил номер страницы и сказал: — Номер одиннадцать-семь. Чудесный гимн. Один из моих любимых. — Я хочу, чтобы здесь все было красиво и украшено цветами, — добавила она. — Будет так, как пожелаете. Могу дать вам адреса нескольких флористов. — Она любит цветы. Сидящий рядом с ней на жесткой скамье Тайс Бирк-Ларсен уставил глаза в каменный пол. — Голубые ирисы. И розы. — Что еще нужно? — спросил Бирк-Ларсен. Священник полистал записи: — Пожалуй, мы с вами уже все обсудили. Я еще скажу прощальную речь, но попрошу вас заранее написать для меня несколько слов о Нанне. Сделайте это дома. Когда у вас будет время. Он глянул на часы. — Вы не должны упоминать о том, что с ней случилось, — сказала ему Пернилле. — Только о том, какой была Нанна. Конечно. Долгая пауза. Потом она сказала: — Нанна всегда была счастливой. Всегда. Он сделал пометку: — Я буду рад сказать об этом. Бирк-Ларсен встал. Священник последовал его примеру, пожал ему руку. Пернилле оглядела пустое темное помещение. Попыталась вообразить гроб, увидеть в нем холодное жесткое тело. — Если вам захочется поговорить с кем-то… — произнес священник — как доктор, предлагающий записаться на прием. |
