— А я поболтал бы еще чуть-чуть.

— Только не вслух, а про себя. Мне это не интересно.

Бернс уселся на край стола. Вирджиния поправила сумку на коленях, не отводя от нее револьвера.

— Не приближайтесь, лейтенант. Последний раз предупреждаю!

— Что ты задумала, Вирджиния?

— Я уже говорила. Когда придет Карелла, я его застрелю. А потом уйду. Если же кто-то попробует мне помешать, я брошу на пол сумку с нитроглицерином.

— А если я отберу у тебя револьвер?

— На вашем месте я бы этого не делала. Лучше не пытайтесь.

— На что ты рассчитываешь?

— На то, что никто из вас не герой. Да и чья жизнь вам дороже — ваша собственная или Кареллы? Если вы вздумаете отбирать у меня револьвер, нитроглицерин вполне может взорваться. И всем вам конец. Кареллу-то вы спасете. Зато себя погубите.

— Карелла значит для меня очень многое. Я готов отдать за него жизнь.

— Серьезно? А для тех троих? Они тоже готовы отдать за него жизнь? Они согласны умереть за те гроши, которые им платят городские власти? На вашем месте, лейтенант, я бы выяснила, кто из ваших людей готов отдать жизнь за Кареллу, а кто нет. Спросите их!

Но лейтенанту вовсе не хотелось спрашивать об этом. Все, кто попался в ловушку вместе с ним, не раз проявляли стойкость и мужество. Однако храбрости вообще не бывает, она определяется конкретными обстоятельствами. Согласятся ли эти люди пойти на риск, если расплатой за неудачу будет немедленная смерть? Лейтенант не был в этом уверен. Если бы его подчиненным пришлось выбирать между ними самими и Кареллой, они, скорее всего, выбрали бы себя. Эгоистично? Наверное. Бесчеловечно? Очень может быть. Но жизнь человека — не товар, и если она пришла в негодность, в универмаге новую не купишь. Жизнью приходится дорожить. И даже любя Кареллу (а словом «любить» Бернс не бросался направо и налево), лейтенант не решался задать вопрос самому себе: «Карелла или я?» Он догадывался, каким будет ответ, это его и страшило.

— Сколько тебе лет, Вирджиния?

— Какая разница?

— Хотелось бы знать.

— Тридцать два.

Бернс кивнул.

— Выгляжу старше, да?

— Немножко.

— Лет на двадцать! И за это тоже спасибо Карелле. Вы бывали когда-нибудь в тюрьме Каслвью, лейтенант? Это место не для людей, а для скота, и Карелла отправил туда моего Фрэнка. Знаете, как быстро проходит молодость? Как умирает красота, когда ты мучаешься и что-то все время гложет тебя изнутри?

— Каслвью, конечно, не самая лучшая тюрьма в мире, и все-таки…

— Это застенок! — крикнула Вирджиния. — Вы хоть раз были внутри? Грязь, мрак. Духота, теснотища, гниль, вонь. Эту вонь чуешь за милю, лейтенант. Кому мешал Фрэнк? Да, он нарушал их порядки. Потому что он не скотина, а человек. Он не мог снести, что с ним обращаются как с животным, вот его и объявили смутьяном.

— Да, но нельзя же…

— А вам известно, что в Каслвью заключенным запрещено разговаривать во время работы? Что уборных там нет, а в камерах стоят параши? Вы знаете, как воняет в ка-мерах-клетушках? Там дышать нечем! А мой Фрэнк был очень больным человеком. Подумал ли об этом Карелла, когда совершал свой великий подвиг — арестовал моего мужа? Куда там!

— Он не совершал никаких подвигов. Он делал то, что ему положено. Пойми, наконец, Карелла — полицейский. Он выполнял свой долг.

— А теперь я выполню свой долг, — сказала Вирджиния.

— Каким образом? Ты хоть знаешь, что у тебя в сумке? Если ты выстрелишь, эта штука разнесет тебя в клочья.