Это все, почему Бейлиса держат, почему требуют его {67} осуждения. Трудно этому верить, но это все-таки так.

Больше нет ничего; Чеберякова и Казаченко - вот единственные столпы обвинения. И понимая, что этого все-таки мало, что судейская совесть так не осуждает, в дело напускают туману; в тумане, в темноте, все кажется страшнее и больше. Стараются вам внушить, что в этом деле все странно, все загадочно, все какие-то таинственные совпадения. И торжественно спрашивают, не слишком ли много здесь непонятного? Хотят этим заставить думать, что в самом деле какая-то таинственная рука что-то здесь мастерила. Это очень ловкий прием и делает честь изобретательности обвинителей. Но посмотрим все-таки проще, что особенно удивительного и непонятного в тех совпадениях, в тех случайностях, которые они отмечают.  Вот г. Замысловский не может понять, как может быть такое удивительное совпадение, что Шнеерсон в самый день убийства выписался с завода Зайцева? Это не спроста, говорит он; совершилось убийство, и в тот же день и он отсюда бежал. Подозрительно, непонятно! Но вот уже второй истец, г. Шмаков, его поправляет: оказывается Замысловский ошибся; Шнеерсон не выписался, а прописался, не уехал, а поселился. Но, говорит Шмаков, это-то и подозрительно! Самый день убийства, и как раз Шнеерсон здесь поселяется. И опять тот же возглас: подозрительно, непонятно! Вы видите, как трудно им угодить. И приехал - улика, и уехал- улика. И прописался - плохо и отписался - плохо. И гг. гражданские истцы не желают сообразить простой вещи, что если бы на 12 марта было задумано убийство на заводе Зайцева, и Шнеерсон был прикосновенен к убийству, то уж наверное можно сказать, что в этот день он своего присутствия на заводе в полиции не отмечал бы. И если это произошло, то это, {68} само по себе, лучшее доказательство, что Шнеерсон и завод Зайцева тут не при чем, что это действительно простое и безвредное совпадение.  Но вот еще совпадение: был приятель у Андрюши Ющинского, рабочий токарь Арендарь, у которого он часто бывал; на той же квартире жил старик Тартаковский. Арендарь говорит, что Тартаковский очень любил Ющинского, который к нему часто ходил. После смерти Ющинского Тартаковский загрустил и затем через некоторое время умер, подавившись костью во время еды. И опять здесь обвинители пожимают плечами, и говорят: не спроста.

Что же тут непонятного, если старый еврей, старый человек, полюбил этого мальчика, который к нему часто ходил и огорчился, когда узнал, что этот мальчик зверски убит? И огорчился еще больше, затосковал еще глубже, когда узнал, что из-за этого милого мальчика винят все еврейство в употреблении человеческой крови?

Чего не понимают здесь обвинители, что их удивляет, что этот старый человек, у которого никаких привязанностей в жизни не было, кроме Андрюши, что он не остался спокоен и равнодушен, что он глубоко его пожалел? Или смущает их смерть Тартаковского? Но как он умер: подавился костью? И для убийства и для самоубийства этот способ негоден. Можно повеситься, утопиться, но неужели можно убить себя, подавившись костью нарочно? Эта смерть, сама по себе, убедительное доказательство, что она не умышленная, а случайная, естественная. Но обвинители не желают этого видеть, и не зная, какие выводы сделать из этой смерти, ограничиваются тем, что пожимают плечами: подозрительно, непонятно!  И так обвиняют здесь на суде! Но вот еще случайность: {69} У Чеберяковой были собаки, однажды они залаяли на евреев, а после этого собаки издохли.