Ну, это не точно, я несколько раз видел, как текли у Бейлиса слезы, но если бы даже это было и так, то что же из этого? Если бы Бейлис заплакал тогда, когда увидел родственников своего хозяина, заплакал, вспомнив старое время, счастливое время, то что же из этого? Неужели понятные слезы человека измученного - улика против него?

Но что еще несравненно хуже - это последний прием прокурора: "вспомните, говорил он, как Бейлис заплакал, когда Кадьян говорил об убийстве; он не выдержал, ему сделалось дурно, и он вышел из залы". Да, гг. присяжные заседатели, мы, защитники Бейлиса, с большим {72} любопытством смотрели на него в то время, когда здесь вам показывали вещественные доказательства; когда перед Бейлисом развернули окровавленную куртку Андрюши, нам казалось и думалось, что и вы, судьи, разделяете наше мнение, что Бейлис не мог бы так хладнокровно, так спокойно смотреть на эти вещи, если бы он хоть в чем-нибудь был виноват. И вот много дней после этого, во время одного из показаний Кадьяна, глубоким вечером с Бейлисом сделалось дурно. И вы помните, что в это время говорилось о том, как не он, а как эти убийцы воры убивали Андрюшу; что же доказывает этот обморок? В том, что Голубеву сделалось дурно, никто ничего дурного не видел, никто в этом ничего плохого не заподозрил, почему же в этом против Бейлиса увидали улику?

А главное, если прокурор так на это глядит, придает обмороку такое значение, то почему, прежде чем о нем говорить, он не поинтересовался знать, как вообще себя чувствует Бейлис? Каково его здоровье в эти тридцать дней дела, что он ест, как спит, чем вызван обморок? Почему об этом он доктора не спросил? Ну, а если он доктора видел и с доктором говорил, и после этого все-таки здесь, на суде, в этом видит улику, тем хуже. И когда я слышал эти слова прокурора - да простит он мне - мне стало неловко.

VII. Экспертиза.

 Вот и все, что можно было оказать против Бейлиса, все, что его уличает, даже такие нехорошие улики, как ссылка на обморок. Больше нет ничего, но зато в деле есть экспертиза, которая обвиняла уже не Бейлиса, а целый народ. Скажу несколько слов и о ней. Во-первых, она - не {78} доказательство; она может быть объяснением, не доказательством. Если бы было доказано, что Бейлис убил, то я понимаю, что тогда бы спросили экспертов: мы не можем понять, из-за чего убили Ющинского, объясните нам эту загадку. Такую экспертизу я признаю, она может быть полезной, но когда еще неизвестно, кто убил, когда против Бейлиса нет вовсе улик, тогда нечего торопиться с экспертизой, она ничему не поможет.  Но, во-вторых, что же это была за экспертиза, чем она лучше показаний Чеберяковой? В таком серьезном деле, на которое смотрит весь мир, в деле, где нужно быть особенно осторожным, в таком деле, в числе источников, на которые ссылались, вдруг оказалось такое ученое сочинение, как Неофита. Обвинительный акт ссылается на него, г. прокурор о нем говорит, о нем говорил и Сикорский. И когда прочитали здесь это сочинение Неофита, г. прокурор обратил ваше внимание на то, что эти тайны, приведенные в сочинении, сообщил Неофиту его отец.

И я попросил вас тогда запомнить только три из этих открытых нам тайн; их гораздо больше, но перед нами неполное сочинение, мы имеем только то, что было осмотрено судебным следователем Машкевичем; и вы помните, что в этом сочинении утверждалось, что у европейских евреев короста на седалище, у африканских черви на голове, американские - все сумасшедшие и т. д. Далее в том же сочинении Неофит сообщает, что четыре раза в год из воздуха на пищу евреев падает кровь, и всякий, кто эту пищу съедает, тотчас умирает. Затем Неофит говорит, что один вечер в году все евреи сходят с ума.